Николай ГАВРИЛОВ

 БОЛОТНЫЕ ОГНИ

 (Полемические заметки о современной поэзии)

 

Постепенно происходит отрезвление как читательской, так и литературной публики от многолетнего дурманящего гипноза навязанной нам поэзии ХХ века. Дурман этот еще не сошел окончательно, и многие никак не могут от него избавиться, но он всё же рассеивается сам по себе, ведь любая ложь, хоть она и прилипчива, обычно недолговечна, жизнь сама собой открывает людям глаза и развеивает их заблуждения.

Идёт отрезвление, и от скольких ложных маяков мы уже избавились! Маяков, уводивших нас от родного, от русского берега, часто не видимого в тумане или в шторме литературных дискуссий, баталий и в диктате непререкаемых установок. Померк главный маяк поэзии ХХ века — Маяковский с его партийными поэмами, потускнели, а то и вовсе забылись Мандельштам, Асеев, Багрицкий, Светлов, Кирсанов, сильно поблек и стал ненужным Пастернак, затерлись и как-то со временем измельчали Окуджава, Самойлов, Рождественский, Дементьев, Ахмадулина, еще при жизни орусофобились, ографоманились и озлобились Р.Казакова и Вознесенский, стал скушен и даже пародиен Евтушенко. И статья эта не о них, позавчерашних ложных маяках русскоязычного стихотворчества.

Отрезвление идет во всех направлениях, в том числе и в среде русской национальной поэзии. А точнее говоря — в национально мыслящей культурной среде. Постепенно, хоть и со скрипом, происходит освобождение нашего поэтического пространства от повального гипноза т.н. кузнецовщины. Болезнью этой было заражено два последних поколения русской поэзии, как, впрочем, и русской критики. Пик ее пришелся на 80-е годы прошлого века, но дотянулась эта болезнь и до наших дней. Она, конечно, уже рассасывается, выздоровление становится заметным, но еще немало в России пишущих людей, больных ею неизлечимо. И они, как наркоманы, будут до последнего отстаивать свое болезненное заблуждение, будут до конца биться за право молиться на своего искусного гипнотизера, «учителя», «гуру», своего лукавого «Осахару».

Я не собираюсь утверждать, будто Юрий Кузнецов не сделал ничего полезного и достойного в русской поэзии. Сделал. И немало — наравне с другими хорошими русскими поэтами, которыми и в наше время Россия, слава Богу, не обделена. О кузнецовском творчестве сказано и написано выше крыши, причем нередко — справедливо. А уж сколько на его стихах защищено ученых званий — не сосчитать. И чаще всего, наверное, по достоинству. Оспаривать тут нечего.

Однако наравне с сильными сторонами своих стихов привнес Юрий Кузнецов в русскую поэзию тот обманный «наркотический» соблазн, который увлёк в непроходимую трясину бесчисленную массу его адептов, последователей, зараженных этим соблазном и в результате — потерявших себя, свою самость, свою природную индивидуальность (назову, к примеру, двоих — Игоря Тюленева из Перми и Николая Зиновьева из Краснодара). Очень многие купились на эти болотные огни псевдопоэзии. И лишь единицы разглядели их подлинную сущность и сказали в печати правду. Но сколько озлобления вызвала сказанная правда!

Теперь можно сказать прямо и честно: Ю.Кузнецов, сознательно или случайно ступив на ложный путь в своем поэтическом творчестве и получив большую поддержку литературных авторитетов, загубил два поколения идущих следом за ним способных авторов. Да, пришла пора сказать откровенно: Юрий Кузнецов надолго завел русскую поэзию в дремучее болото, из которого она никак не выберется до сих пор. Завел, конечно же, не всех пишущих и живущих поэзией, но очень и очень многих. И бесчисленные апологетические конференции по его творчеству это подтверждают.

Эти строки любят цитировать и даже ставить в эпиграфы:

 Чья, скажите, стрела на лету

Ловит свист прошлогодней метели?

Кто умеет метать в пустоту,

Поражая незримые цели?

Вроде бы и впрямь сказано оригинально, необычно, даже как-то таинственно. Однако в строках этих как раз и отражена обманная творческая уловка, псевдозначимость воспетого критикой поэта. Ведь если не вымучивать из себя бесконечных, бессвязных фантазий, если не впадать в словесную демагогию, а просто-напросто элементарно, незашоренно вдуматься, то станет ясно, что эти строки — игра слов, ложное глубокомыслие, граничащее с заумным бредом и даже полнейшей бессмыслицей. Более того, строки эти — элементарная красивость, хоть и дурная, в них нет больше ничего, кроме красивости. И вот эта игра слов, это ложное глубокомыслие, этот флёр стихотворной красивости стали для Кузнецова поэтическим приёмом, который он задался целью превратить в собственный стиль. И ему это удалось.

С годами Кузнецов набил на этом руку, сделал эту словесную игру своим почерком, ложным своеобразием. Тут нужно было и внешне соответствовать данной игре, благо что природа одарила его импозантной внешностью — он вошел в роль байронического властителя дум, придал себе важности, серьезности, даже высокомерия, надел непроницаемую маску угрюмости и неотмирности. Когда его в очередной раз спрашивали, что же он в тех или иных стихах хотел сказать, — обычно следовал ответ: «Вам этого не понять, вы малокультурные…»

Чтобы не казаться малокультурными, толкователи кузнецовщины кинулись ее расшифровывать. Причем все по-своему, кому как вздумается, как Бог на душу положит. И бесконечно расшифровывали, комментировали, даже диссертации защищали… «Незримые цели» у разных комментаторов ассоциировались с их особенными потугами к абстрактному мышлению. А «стрела на лету» в их глазах превращалась в «русский сказочный миф» о чем-то недостижимо прекрасном или, наоборот, о предчувствии приближения трагедии…

 …Иванушка во поле вышел

И стрелу запустил наугад.

Он пошел в направленье полета

По сребристому следу судьбы…

 Продолжение мы хорошо знаем: Иванушка нашел лягушку и начал ее пытать электрическим током. Сказка, названная «атомной» закончилась нетрадиционно плохо — гибелью лягушки и счастливой улыбкой на лице дурака. То есть «атомная сказка» в отличие от прообраза оказалась до безобразия примитивной, прямолинейной и глуповатой — для таких же примитивных восторгателей, «глубокомысленно» увидевших в ней метафорическое отражение экологических проблем нашей планеты. Но «отражение» искусственное, натянутое и, повторюсь, слишком примитивное.

Кузнецов предоставил своим комментаторам большое поле для разгула их фантазийных способностей. И, к несчастью, лишь немногие понимали, что подобные «стихи» — это и есть не что иное, как метание слов в пустоту.

 …Свист свистит всё сильней за окном —

Вот уж буря ломает деревья.

И с тех пор я не помню себя:

Это он, это дух с небосклона!

Ночью вытащил я изо лба

Золотую стрелу Аполлона.

 И здесь — вновь та же выспренная красивость, единодушно принятая комментаторами за признак гениальности, и причастность автора чуть ли не к высшим божественным сферам… Этот «свист», «свистящий всё сильней», проходит через всё творчество Кузнецова как одна из его главных стихотворных примет. Тут, наверное, и цитаты приводить не нужно, это знают все, кто открывал его книги. Но перечитаем еще раз эти шесть строчек. Здесь каждая строка вызывает вопросы и недоумения, если, конечно, вдумываться, а не мучить самого себя придумками о глубокой образности и мифологизированном мышлении автора.

Допустим, он и впрямь не «помнит себя» «с тех пор», как услышал этот мистический свист. Но что же это за «свист», и откуда он исходит? Читаем: «…это дух с небосклона!» Итак, прошедший через всю кузнецовщину «свист» — это «дух с небосклона». И связан он напрямую с языческим богом Аполлоном. И этот «дух-свист» у него бесконечно «свистит». Ладно, пусть так, дух веет, где хочет и как хочет. И авторская воля — тоже. И пусть при этом языческая буря «ломает деревья»… И автор с тех пор (с этого свиста) не помнит себя, т.е. стал другим, изменился духовно и нравственно, как мы должны догадываться… Но должны ли?..

Дыра от сучка подо мною

Свистит глубиной неземною.

Да, порою бессмыслица завораживает. Но на то она и бессмысленна, чтобы ставить в тупик, чтобы останавливать наше сознание в недоумении и чтобы при этом нас удивлять: как оригинально! Как ново! Как интересно! Бессмыслица действительно имеет такое свойство: удивлять. Неожиданное, ставящее в тупик «дыр бул щил» тоже в свое время кого-то сильно удивило… Но трезвый ум, не пораженный дурманом кузнецовщины, увидит во всей этой претенциозной бессмыслице смешное, пародийное словоблудие. «Дыра от сучка подо мною Свистит глубиной неземною»… А ведь кого-то это и впрямь завораживает…

Поэт Владимир Смык пишет в статье «Прогулки без Пушкина или поэзия вседозволенности»: «Стихотворение «Маркитанты» вызвало хор восторженных похвал среди патриотов (и понятно почему). Но, при всех достоинствах этого произведения, остается вопрос: зачем командиры посылают в разведку «толмачей-маркитантов»? Во-первых, маркитант — лицо невоеннобязанное. Во-вторых, задача разведки — добыть «языка», и потом уже с ним будет работать «толмач», переводчик. В-третьих, возможно ли такое, что в расположение врага придет незнакомый человек, станет выведывать «чем дышит противник», и его не повесят как шпиона? Видимо, кузнецовские «лейтенанты», посылавшие маркитантов на задание, не читали рассказ Тургенева «Жид». Мне возразят: Юрий Кузнецов описывает не реальную ситуацию, а создает притчу. Так-то оно так, но с точки зрения логики здесь сплошные противоречия…

Читаем другое, часто цитируемое стихотворение Ю.Кузнецова:

 Шёл отец невредим

Через минное поле.

Превратился в клубящийся дым —

Ни могилы, ни боли.

 Как же невредим, если подорвался на мине? Что значит, «ни могилы, ни боли»? Если боль в стихотворении стоит после могилы, то получается, что не испытывает боли кто-то другой, а не отец, превращенный «в клубящийся дым». И почему «ни могилы»? Подполковник Поликарп Ефимович Кузнецов пал смертью храбрых на Сапун-горе, посмертно награжден Орденом Отечественной войны I степени, похоронен с воинскими почестями 9 мая 1944 года в селе Шули Балаклавского района. Этично ли так произвольно относиться к памяти своего отца: то лишать его могилы, то пить из его черепа «за правду на земле»? Какая же это правда? Произвольное манипулирование правдой в угоду авторской фантазии — один из основных принципов постмодернизма» (сетевой журнал «Камертон», 2013, №40). Оказывается, теперь любой стихотворный бред можно оправдать созданием мифа…

Классическая русская поэзия всегда, в любые времена славилась ясностью, прозрачностью стиля, глубиной и точностью образов и метафор. Бессмыслицы и дурного, ложного мудрствования она себе не позволяла, во всяком случае, стремилась не допускать. Юрий Кузнецов решил эту традицию нарушить.

 В одной пустыне повстречались двое,

И каждый думал: этот мир — пустое!

Один затряс ногой и возопил:

— Как тесен мир! Мне отдавило ногу.

— А в мире что-то есть! — проговорил

В раздумье тот, кто ногу отдавил.

Да, в мире что-то есть, и слава Богу...

А жизнь идёт, не глядя на дорогу. (???)

 _______

 В каком-то поколенье хлебороб,

А по занятью осквернитель праха,

Он в чистом поле зёрнышко погрёб,

Хотя и не без трепета и страха.

Зерно погибло — вырос хлеб вины.

Шумит в ушах бессонница-пшеница.

Но этот мир лишился глубины,

И никому уже он не приснится. (???)

 ________

 Прощайте, любовь и свобода!

Как тати, враги и друзья

Ударили в сердце народа,

А в сердце народа был я! (???)

Над бездной у самого края

Шатает от ветра народ.

В нём рана зияет сквозная,

И рана от ветра поёт.

Да, наверное, это стихи. Но поэзия ли это? Не набор ли зарифмованных туманных мыслей, не достигших поэтического воплощения? Возможно, это и есть стихотворный постмодерн. Возможно, кто-то считает, что традиционная поэзия себя изжила и что нужны новые формы образного мышления. А Кузнецов уловил эту потребность — в лишенном чувственной гармонии сухом разговорном стиле, наполненном парадоксальными смыслами. Но тогда давайте так прямо об этом и скажем. И не будем удивляться тому, что поэзия наша быстро превратится в бессвязный рэп и тарабарщину, а подобные парадоксальные смыслы очень скоро обернутся дурной и полнейшей бессмыслицей.

Но если опять-таки не фантазировать, а посмотреть на данные тексты более-менее ясным и незашоренным зрением, то придётся признать, что это откровенно слабые стихи, нашпигованные высосанными из пальца неожиданными словооборотами и крайне плохими рифмами («народ — поет»; «возопил — проговорил — отдавил» т.п.). Когда бы такие стихи пришли в журнал от другого, малоизвестного автора, они мгновенно полетели бы в корзину.

Но мы знаем, что данная поэтика нашла горячую поддержку критики и была впитана многими эпигонами Ю.Кузнецова, которые, задрав штаны, вприпрыжку побежали этим же путем, убив тем самым свои, хоть и невысокие, но изначальные поэтические задатки. На каждом шагу они, словно в награду самим себе, назначали Кузнецова своим учителем, не понимая, сколько иронии и усмешек вызывали в душе у людей, знающих цену этого «учительства». Но имя «учителя» срабатывало, и эпигоны тоже получали некоторую известность, поддержку редакторов, литературных начальников и, самое главное, публикации на страницах журналов. В результате читатель натыкался на такие вот крайне бездарные, безграмотные, косноязычнее строки:

 Я не искать себе жену

Пустил калёную стрелу.

Пустил сразить я злого духа

Стрелу калёную из лука.

Да и забыл: дела, заботы.

А утром радио трещит:

«Во лбу у Статуи Свободы

Стрела калёная торчит».

(Н.Зиновьев)

Вспомним, как «учитель» вытаскивал утром золотую стрелу из своего лба… И здесь тоже, как ни смешно, автор, по примеру кукловода, оказался «забывчивым»…

Он же:

 Пришла мне мысль в лучах рассвета,
Хочу ей поделиться с вами.
Не за горами конец света,
Но вера двигает горами.

Мысль на лету душа схватила.
Ты разве этому не рад?
Мы в состояньи с тобой, брат,
Отсрочить верой гибель мира!

 А ведь всю эту словесную неряшливость — «хочу ей поделиться», «кОнец», «с тОбой» — своим подражателям навязал Ю.Кузнецов.

Бедный читатель должен был привыкать и к таким диким примерам эпигонской графомании, культивируемой столичной печатью (например, газетой и литсайтом «Российский писатель»):

 Качели нашей юности взлетели,
Чтоб в небесах остаться навсегда.
И мы с тобой не то чтоб не успели,
А просто не пришла ещё пора.

Но память возвращается качаясь,
Как маятник, летящий мимо глаз.
Я каждый раз за свет любви цепляюсь,
И плачу вслед, и думаю о нас.

_________

 Звезда любви из космоса мерцает,
Выхватывает крыши и сады.
Пусть стынут чувства, а слова ветшают,
И не поют давным-давно дрозды.

Хотя звезда из космоса мерцает
С седьмых небес, из непролазной тьмы,
Но отраженным светом освещает
То, что сказали или скажем мы.

 Это — И.Тюленев (орфография автора, косноязычие и бессмыслица — тоже).

В поэзии, в ее внутреннем содержании всё-таки должен, обязан быть смысл. Хоть какой-то, но смысл. Когда же подобную смысловую невнятицу и языковую нелепицу окололитературные «толмачи» начинают трактовать в соответствии со своей разгулявшейся фантазией, тогда поэзия перестает быть литературой и становится атрибутом словесной эквилибристики.

Как ни удивительно, на литературном сайте «Российский писатель», в газетах «Литературная Россия» и «День литературы» такие же подслеповатые и зашоренные «критики» не видят бросающейся в глаза безграмотности и бездарности «стихотворных» текстов названных эпигонов кузнецовщины и продолжают навязывать их русскому читателю как нечто достойное признания. Тем самым оскорбляется истина, отводится читательское внимание от подлинных ценностей в современной русской поэзии (которых немало), снижается вкус к слову, нивелируется глубина и высота поэтического языка. Собственное безвкусие и собственная глухота подобной «критики», культивирующей подобную словоблудствующую графоманию, как бы провоцируют такое же безвкусие и такую же глухоту в стихотворческих потугах «учеников» воспетой ими же («критиками») кузнецовщины. Эта разрушительная работа по своим последствиям не уступает целенаправленной разрушительной работе по опошлению и принижению нашего литературного языка, проводимой либерально-электронными СМИ.

Известно, куда заводят заблудившегося человека реальные болотные огни, — в гибельную трясину. Читателя, не имеющего чётких ориентиров в литературном и особенно в поэтическим мире, легко сбить с толку такими же ложно-спасительными болотными огнями заблудившейся «критики». И в этой ситуации самый надежный ориентир — собственное сердце.