Печать
Просмотров: 7644

 

Накануне двух революций 1917 года в России почти не было современной тому времени истинно русской патриотической литературы. Что могла видеть и читать российская публика в начале XX века? Пьесы Чехова, построенные на бессмысленной болтовне их героев, одни из которых в финале по еще более бессмысленным причинам стрелялись, как в «Чайке», а другие – убивали друг друга на дуэли, как в «Трех сестрах»?

Поэзия Александра Блока, бесспорно, гениальна, но стихи его в большинстве своем, как ни больно об этом говорить, навевали читателю безволие, безысходность, смирение перед судьбой. Я понимаю, что таким заявлением вызову бурю возмущения всех «блоковедов», и ради справедливости скажу: в этом смысле блестящим исключением является блоковский цикл стихотворений «На поле Куликовом» (1908 г.). Но прочтите его промасоненную пиесу в стихах «Роза и крест» (1915 г.). Мало у кого хватит терпения дочитать до конца этот напичканный "бродско-вознесенскими" символами претенциозный бред. Даже вершина творчества Блока – послереволюционная поэма «Двенадцать» русскими патриотами того времени сразу же была восприняла как пародия на Христа и как большая услуга «революционной власти», от которой он в дальнейшем сам же и пострадал.

Большевики пели: «Весь мир насилья мы разрушим…» А Блок им подпевал: «И старый мир, как пес безродный…», «И старый мир, как пес паршивый…» Он отлично понимал, что «старый мир» – это тысячелетняя Россия, и в творческом упоении выводил строки: «Товарищ, винтовку держи, не трусь! Пальнем-ка пулей в «Святую Русь». В кондовую, В избяную, В толстозадую!». Нет, не случайно это погружение в «музыку революции» кончилось для него плачевно.

Активно выступал перед публикой молодой Маяковский со своей полусумасшедшей «флейтой-позвоночником» и стихами о плачущей лошади, над которой якобы ржали бесчувственные прохожие. Но он еще дальше был от патриотических настроений, став впоследствии «глашатаем» мирового коммунизма «без Россий и Латвий».

Да, уже выступал в печати Сергей Есенин, но к тому времени он был известен лишь узкому кругу литераторов.
Был еще Горький с его «Буревестником», призывавшим «сильнее грянуть буре» гражданской войны.

Иван Бунин в повести «Деревня» (1910 г.) «разоблачал» косность, невежество и безысходность деревенской жизни. А в его рассказе «Старуха» (1916 г.) это «видение» крестьянского быта достигало, надо полагать, предреволюционного пафоса российских либералов: «…в непроглядных полях, по смрадным избам, укладывались спать бабы, старики, дети и овцы…» Ну как тут не «пальнуть» из винтовки в этот мерзкий «старый мир» с его смрадными избами, несознательными бабами и овцами?.. (Вот откуда вышел солженицынский «Матренин двор».) Да, подобные настроения в литературе того времени работали исключительно на пораженческую политику, угодную большевикам.

Вспомним, о чем писали Ремизов, Ф.Сологуб, Л.Андреев, Короленко до 1917 года? Кто был персонажем их рассказов и повестей? Убогие, никчемные людишки. Даже патриот Куприн в «Поединке» (1905 г.) «обличил» тупость, грязь и подлость как армейской жизни, так и вообще всего российского бытия. Никто из серьезных писателей художественно полноценно не изобразил ни героев Русско-японской войны 1905 года, ни тем более Первой мировой. Что же касается Алексея Толстого с его «Хождениями по мукам», то этот роман он закончил лишь в 1941 году.

Февральская революция просто не могла не произойти, так как в России на то время в широком смысле отсутствовала глубоко национальная патриотическая идеология. А русские философы – Вл.Соловьев, Н.Бердяев, В.Розанов, П.Флоренский, Г.Федотов, Н Лоссий и многие другие накануне антиправославной вакханалии и отречения царя были заняты еретическим богоискательством, в основном масонского толка. Наш же лучший национальный мыслитель И.А.Ильин – продолжатель дела А.С.Хомякова, К.Н.Леонтьева, Н.Я.Данилевского – так же как Иван Солоневич, свои главные работы написали уже после революции, в эмиграции.

О том, что делал в литературе Лев Толстой в начале XX века, как, впрочем, и в самом конце XIX, говорить просто стыдно. Он впал в такую ересь, в такую гордыню, в такое словоблудие, что все это можно объяснить лишь старческим маразмом. Ну разве может нормальный человек всерьез сесть за написание собственного Евангелия? И его официальное отпадение от церкви, которое часто неправильно называют «отлучением», – не что иное, как позор для русской литературы.

Совсем немного на ниве героической гражданской лирики успел сделать Н.Гумилев, сам участник войны. Но он в начале века все же был еще экзотическим романтиком в поэзии. Клюев, Бальмонт, Северянин, Брюсов, А.Белый, Кузмин, Ахматова оказались не способны или еще не успели стать пророками и предупредить народ о грядущей катастрофе. Это уже потом, настрадавшись, выдающиеся поэты Клюев и Северянин создали свои лучшие, глубоко национальные произведения. Но до этого властители дум столичного бомонда всем своим космополитическим творчеством только психологически расслабляли читателей и почитателей авторов стихов о «Прекрасной даме», «Жирафе» и «Ананасах в шампанском», не говоря уже о том, что другие (вроде Мариенгофа, Бурлюка, Маяковского) – вообще дискредитировали монархию, державность, национальную русскую идею.

Нельзя сказать, что в России совсем не было патриотически мыслящих деятелей литературы, общественной и духовно-религиозной жизни. Активно печатались и предупреждали русский народ о масонском и сионистском заговоре Селянинов, Меньшиков, Шмаков, Нилус, Жевахов, Марков-Второй. Но их почти не слушали, точнее, их голос тонул в еврейско-масонском галдеже литературных салонов и «философских кружков» под пристальным оком Мережковского, Вяч, Иванова, Гиппиус и других «братьев» и «сестер», которые, кстати сказать, отторгли от себя и Гумилева, и Есенина.

Одним словом, первая половина так называемого «серебряного века» русской литературы нанесла России вреда не меньше, чем вся еврейская революционная интеллигенция, вербовавшая прямых террористов типа «писателя» Савинкова, провокатора Азефа и мерзавца Каляева.

Для чего вообще нужна литература? – в который уж раз повторю этот риторический вопрос. Интеллигенты-гуманитарии непременно ответят: для того, чтобы отображать жизнь во всей ее полноте и во всех ее проявлениях. И, как всегда, покажут свою дремучесть. Главная задача литературы совсем не в этом. Сейчас «отображением» жизни гораздо эффективнее занимаются кино и телевидение, которые «оживляют» примитивные сценарии, не имеющие к литературе никакого отношения. Литература прежде всего обязана нести миссию очищения человечества от грязи и пошлости жизни. Литература обязана уметь лечить и воспитывать общество, давать ему идеал, показывать путь к нравственному прогрессу. В противном случае она не нужна вовсе и даже вредна. Сказанное не означает, что литература должна быть только такой и никакой другой. Но грош цена той литературе, которая вообще не выполняет воспитательной, нравственно-очистительной функции, если в ней нет примеров национального героизма. Искусство происходит от слова «искус», то есть – грех. И если оно заранее отказывается исправлять, нравственно совершенствовать человечество, то ничем иным, как грехом, оно не будет и быть не может.

Литературе необходим именно герой, во всех смыслах герой. Если литература не способна дать людям этот идеал, указать в положительном смысле наивысший пример для своего народа, то народ этот обязательно попадет в ситуацию, в какую русские попали перед 1917 годом. Но вот после того, как были созданы образы Павла Корчагина, Григория Мелехова, Семена Давыдова, стало совершенно ясно, что наш народ выстоит в самой страшной войне.

Литература создает миф, который обрастает реальностью, становится самой жизнью, и народ тянется за этим мифом, старается ему подражать, то есть литература, как это ни громко будет сказано, создает собственный народ. С героями Чехова мы не разгромили бы немецкий нацизм.

Кто-нибудь из относящих себя к интеллигенции скажет: мол, я пытаюсь возродить традицию социалистического реализма в искусстве. Ну, во-первых, ни в жизни, ни в творчестве невозможно ничего возродить. А во-вторых, традиция социалистического реализма в лучших ее созданиях для современной литературы, вернее, для ныне живущих писателей просто-напросто недостижима.

Такие люди, как Николай Островский, приходят в литературу «беззаконно». Он не был писателем в обычном, «традиционном» понимании, вскормленным на переделкинских дачах и вспоенным в цэдээльских буфетах. Но только он способен, обязан был создать и оставить на века всем будущим поколениям совершенно потрясающий образ легендарного Павки, ломающий рамки всех на свете литературных традиций, в том числе и соцреализма. Создал – и ушел. Во всей мировой литературе подобных героев вообще никогда не было. И скорее всего уже не будет. По силе духа, бескорыстному служению идее и моральной чистоте его можно сравнить разве что с христианскими святыми воинами (хотя, будучи православным человеком, понимаю приблизительность этого сравнения).

Может быть, я скажу крамольную фразу, но мне она таковой не кажется: литературные герои лучших произведений так называемого «советского соцреализма» по моральным качествам и художественному изображению – уникальны в воспитательном значении и недостижимы в значении нравственном. Как недостижимы художественные образы, созданные Гомером, Данте, Сервантесом, Шекспиром, Гете, Пушкиным, Достоевским. Из героев всей зарубежной литературы прошедшего столетия некого поставить рядом по силе духовного воплощения с литературными героями Михаила Шолохова. Не сомневаюсь, что в XXI веке это будет признано всеми.

1997 г.