ПЕРЕДРЕЕВ Анатолий Константинович (1934 — 1987), русский поэт. В стихах, отмеченных подчеркнутой традиционностью, — трагическое переживание отрыва цивилизации от природы, нивелирования подлинных духовных ценностей, тема "малой родины". Сборники: "Судьба" (1964), "Равнина" (1971), "Возвращение" (1972), "Дорога в Шемаху" (1981), "Стихотворения" (1986).
СЛОВО О ПЕРЕДРЕЕВЕ
До 1981 года мне никак не удавалось опубликовать свои стихи в московском альманахе «День поэзии». Теперь-то – ясно почему. Уже тогда огромное значение в привлечении авторов для этого престижного издания имела клановость.
Ежегодно во главе «Дня поэзии» ставился новый главный редактор и назначалась новая редколлегия, которая и занималась отбором стихов. И вот в 1981 году главным редактором этого альманаха стал Анатолий Передреев, поэт, которого я очень ценил, но с которым не был знаком лично.
В то время я посещал литературное объединение «Красная Пресня», где руководителем был В.В.Кожинов, друг Передреева. Вадим Валерьянович надоумил меня позвонить от его имени домой Передрееву, договориться о встрече и подвезти ему свои стихи для альманаха. «И не забудьте захватить с собой бутылку портвейна, – предупредил Кожинов и тут же пояснил: – Но только выставите вино лишь когда он при вас прочтет и отберет стихи для публикации».
Я так и сделал. Позвонил Передрееву, представился, назвал имя Кожинова. «Приезжай», – недовольно буркнул он. Я купил портвейн и поехал в Текстильщики, где в то время жил Анатолий со своей женой-чеченкой Шемой и дочкой Леной. На мой звонок дверь открыла полноватая крашеная блондинка средних лет. Это и была его грозная супруга, как потом я узнаю, строго оберегавшая дом и мужа от поэтов-собутыльников. Она подозрительно осмотрела меня, потом махнула рукой в сторону прикрытой двери передреевского кабинета. Я вошел в кабинет. В глубоком кресле сидел поэт, бросивший на меня колючий взгляд ссуженных глаз. Лицо его было темно-серым и помятым. Он принял из моих рук подборку стихов и указал глазами на другое кресло. Я присел. Читал он долго, как мне показалось, минут пятнадцать–двадцать. «Ну вот, отобрал пять стихотворений», – тяжело вздохнув, заключил он. В его тусклых глазах мелькнула слабая надежда. «Спасибо, – сказал я и неуверенно добавил: – Анатолий Константинович, я вот тут… принес кое-что, если вы не возражаете…» Глаза поэта оживились. Я достал из портфеля бутылку портвейна. Передреев широко улыбнулся, встал с кресла, в глазах его появился голубой блеск, и он, предварительно обозвав меня идиотом, шепотом произнес запомнившуюся мне навсегда фразу: «Так с этого же надо было начинать!»
С того дня мы подружились.
Конечно, отобранные стихи потом Передреевым были потеряны вместе со стихами других поэтов. И мне пришлось привозить ему новую подборку. Но все же в 1981 году три моих стихотворения увидели свет в уникальном передреевском «Дне поэзии».
* * *
Анатолий Передреев оставил после себя настоящие поэтические жемчужины, многие строки его уже сейчас стали крылатыми: «Околица родная, что случилось, Окраина, куда нас занесло? И города из нас не получилось, И навсегда утрачено село», или это: «Заболев по родимым краям, Из далеких вернусь путешествий...», или: «Перебирают детство, как наследство...» Не перестанут вызывать грустную улыбку его «Ботинки»: «И было мне понятно только, Что я остался босиком... Ну как я в город Севастополь Таким поеду босяком?!» Наверное, каждый, кто имел радость лично общаться с поэтом, не раз слышал, как он читал: «То ли сон о старшем брате, То ли память детских лет: Рук широкое объятье. Портупея. Пистолет».
Анатолий Передреев оставил нам и свой литературный завет – небольшую поэму «Баня Белова», в которой простыми, ясными словами впервые, может быть, в современной поэзии после многих пессимистических, даже апокалиптических философствований о погибельности технократической цивилизации вдруг показал нам свет в окне лишь на время уснувшей далекой вологодской деревни и подарил надежду на ее возрождение:
К деревне ведет и тропа и дорога.
Еще так богата земля, и так много
И сил, и красы у земли этой древней...
Доколе лежать ей, как спящей царевне,
Доколе копить ей в полях своих грусть,
Пора собирать деревенскую Русь!
В этой поэме деревня предстает спящей царевной из сказки В.А.Жуковского, о чем с прозорливой проницательностью еще при жизни А.Передреева успела сказать Татьяна Глушкова в своей книге статей «Традиция – совесть поэзии»: «Характерно, что в полном соответствии с фольклорной традицией, со всем мудрым жизненным опытом народа, мостком перехода от небытия к бытию, средством, служащим обновлению помраченного, утраченного духа, оказывается в повествовании А.Передреева быт, бытово-физическое действие, подготавливающее тело к возвращению в него души. В данном случае это – русская деревенская, «черная» баня с ее «целительным даром», подобным свойству мертвой и живой воды, воскрешающей в сказках сраженного героя».
Анатолий Передреев как бы вручил нам руководство к действию. А действительность и время устами поэта диктуют свою волю:
Пора! – это Времени слышно веленье –
Увидеть деревне свое возрожденье.
А все, что в душе и в судьбе наболело, –
Привычное дело, привычное дело...
Во второй половине двадцатого века такие поэты как Николай Рубцов, Алексей Прасолов, Николай Тряпкин, Анатолий Передреев – самые яркие продолжатели классической, пушкинской традиции в русской поэзии. Их творчество предельно искренне, жизнеутверждающе и оптимистично, несмотря ни на какие тяготы их жизни, неустроенность быта, перипетии личной судьбы. Их поэзия – подлинна. Их отношение к творчеству, к великому русскому слову должно являться примером для каждого, кто чувствует в себе силу поэтического дара, кто одержим стремлением к истинно духовной работе, а не к мнимым успехам литературных экспериментов и стихотворному паясничеству.
Из личного общения с Анатолием Передреевым я вынес для себя урок необычайной строгости и честности к Поэзии. Несмотря ни на что, при любых обстоятельствах А. Передреев был до предела искренен, до жестокости честен в своем творчестве и во взгляде на стихотворную работу других. Он мог месяцами не написать ни строчки, ибо брался за перо только по велению взволнованной души и чистого, неподкупного сердца. И потому мы не найдем в его стихах ни одного фальшивого слова, ни одной случайной, лишней строки.
Известно, что А.Передреев был самым близким другом Николая Рубцова. Два чистейших, честнейших поэта второй половины двадцатого века встретились в Москве и, чувствуя огромный талант друг друга, подружились, делили трудности московской студенческой жизни... Есть фотография, где Рубцов и Передреев – молодые и красивые – стоят обнявшись. Они навсегда останутся для нас молодыми. Даже Передреев – высокий, стройный, подтянутый, улыбающийся, с копной густых волос, с поблескивающими глазами – хоть и пережил Рубцова на семнадцать лет...
Кто из молодых современных поэтов способен так же достойно, высоко и честно пронести переданную нам А. Передреевым поэтическую эстафету? В одном только можно не сомневаться: это будет поэт, выросший из великой пушкинской традиции и осознавший ее как единственную, многогранную, духоподъемную основу, питающую все истинно русские таланты.
Валерий Хатюшин
Я УЧИЛСЯ ПИСАТЬ
В. АстафьевуЯ учился писать...
Мимо школы – колонны, колонны
Колыхались рекой
И впадали в невидимый фронт...
Я учился писать
Не спеша, с нажимом, с наклоном.
И скрипело стальное
Защитного цвета перо,
Я учился писать...
Лихорадочно били зенитки,
У войны отвоевывая
Островки тишины,
И таскал я в карманах
Тяжелые рваные слитки,
Как горячие метеориты войны.
Я учился писать...
Где-то плавились танки,
Где-то люди кричали,
Умирая в огне и дыму...
Я учился писать
Изложения о Каштанке,
Я учился страдать
Над судьбою Герасима и Муму.
Я учился писать,
И хрустящие хлебные карточки
От себя отрывала
По клеточке
Мать.
Чтоб меня не тошнило,
Чтоб меня не шатало за партою...
Я учился писать!..
1959
ЩЕЛЬ
Перебираю детство, как наследство,
Припоминаю тысячу вещей...
Я, как слепой,
Ищу на ощупь детство
И падаю –
Проваливаюсь в щель.
Я погружаюсь в темноту и глину,
В узлы пожитков,
Сваленных на дне...
Я обнимаю худенькую спину
Моей сестры,
Прижавшейся ко мне.
Над нами мир
Раскромсанный и черный,
Провалы тишины сменяют гул...
И слышно –
В щель протискивает корни
Наш сад,
Забытый нами наверху...
1959
БОТИНКИ
Собралось множество народу,
И каждый мне давал наказ,
Поскольку в дальнюю дорогу
Я собирался в первый раз.
А мне завидовало столько!
И надо было понимать –
Я еду
В город Севастополь
В морскую школу поступать.
И, старый шкаф открыв со скрипом,
Собрав меня
В серьезный путь,
Ботинки черные –
Со скрипом –
Мне мать позволила обуть...
В вагон вошел я по билету,
А ехать мне четыре дня,
И документ за семилетку
Лежал в кармане у меня.
И не сумел понять я толком,
Откуда смог вагон узнать:
Я еду в город Севастополь
В морскую школу поступать!
А пассажиры мне:
– Братишка!
Таких нельзя не принимать,
Да ты, милок, в своих ботинках
Парады будешь принимать! –
И было все отлично, в общем,
Я ехал весело и всласть,
Хоть ехал я
В вагоне общем,
Где негде яблоку упасть.
И на одном глухом вокзале
Заснул, как мертвый, среди дня,
И среди дня ботинки сняли,
Ботинки новые,
С меня.
Ах, как я бегал по вокзалу,
Ботинки черные искал,
Вокзал
Жевал
И хлеб, и сало,
Вокзал
Сочувственно икал.
И было мне
Понятно только,
Что я остался босиком...
Ну, как я
В город Севастополь
Таким поеду босяком?!
1961
В ПЕРЕУЛКЕ
Что ты шаг ускоряешь, прохожий,
В переулке полночном глухом,
И спешишь по шуршащей пороше,
И стучишь, и стучишь каблуком?!
Что ты ближе стараешься к свету,
Всей спиною меня сторожа?
Я не прячу в кармане кастета,
Не держу воровского ножа.
Я не прячусь за темные стены,
Я не жду в переулках кривых
Ни наручных твоих, драгоценных,
Ни карманных твоих, трудовых.
Просто дело мое молодое,
Просто кружится, падает снег...
Протяни огонек мне в ладонях,
Разреши прикурить, человек!
1961
* * *
Верните мои детские года
И отберите взрослости приметы,
Чтоб смог прижать я к сердцу навсегда
Друзей, каких светлей и чище нету,
Верните невозвратные года...
Доверчив я и простодушен был...
Теперь душа в рассудке закоснела...
Верните мне ребяческий мой пыл,
Чтоб всё, что на душе,
Открыть мне смело.
1961
КОНДУКТОР ПРИГОРОДНОГО
Он был погоней разозленный,
На все застегнутый крючки,
Он так вращал свои зеленые,
Свои казенные зрачки!
Загнать меня, как зайца, в угол,
Поймать меня за воротник!
Такой старательный кондуктор,
Такой исправный проводник.
Ни разу я не увернулся,
Ни разу я не прошмыгнул...
Ни разу он не улыбнулся,
Ни разу он не подмигнул.
1961
* * *
И вот стою
И погибаю
Среди райцентровской грязи...
Вот снова руку поднимаю,
Вот подбегаю:
– Подвези! –
Шофер берет меня,
Сажает,
А я ему ни свят, ни зять,
Шофер глаза свои сужает,
Соображает – сколько взять.
А я закуриваю веско.
Я – будь спокоен – заплачу!
А он дает на всю железку,
А я, откинувшись, молчу.
А он поглядывает косо,
А я поглядываю вдаль,
А я кусаю папиросу,
Соображая – что же дать.
Ведь ни аванса, ни получки, –
В кармане нет ни пятака.
Вот разве только авторучка
Одна торчит из пиджака.
А если скажет – зря возился?
А если ручку не возьмет?..
А он один остановился,
А он один меня везет...
А на щеке его морщина,
А он задумчиво глядит
И, тормозя свою машину,
Мне так,
Не глядя,
Говорит:
– Вылазь, вылазь, не суетись,
Иди, иди, студент, учись!
1961
* * *
Люди пьют.
Самогон и водку,
Спирт, перцовку, портвейн, коньяк.
Шевеля кадыками,
Как воду,
Пьют – напиться не могут никак.
Не беду, не тоску разгоняют,
Просто так
Соберутся и пьют,
И не пляшут совсем, не гуляют,
Даже песен уже не поют.
Тихо пьют.
Словно молятся – истово.
Даже жутко –
Посуду не бьют...
Пьют артисты и журналисты,
И последние смертные пьют.
Просто так,
Просто так напиваются,
Ни причин, ни кручин – никаких.
Просто так,
Просто так собираются
В гастрономах с утра –
«На троих».
Люди пьют...
Все устои рушатся –
Хлещут насмерть,
Не на живот –
Разлагаются все содружества,
Все сотрудничества
И супружества, –
Собутыльничество живет.
1963
ОКРАИНА
Околица родная, что случилось?
Окраина, куда нас занесло?
И города из нас не получилось,
И навсегда утрачено село.
Взрастив свои акации и вишни,
Ушла в себя и думаешь сама,
Зачем ты понастроила жилища,
Которые ни избы, ни дома?!
Как будто бы под сенью этих вишен,
Под каждым этим низким потолком
Ты собиралась только выжить, выжить,
А жить потом ты думала, потом.
Окраина, ты вечером темнеешь,
Томясь большим сиянием огней,
А на рассвете так росисто веешь
Воспоминаньем свежести полей.
И тишиной, и речкой, и лесами,
И всем, что было отчею судьбой...
Разбуженная ранними гудками,
Окутанная дымкой голубой!
1964
УЛИЧНАЯ БАЛЛАДА
В щегольской фуражке,
Сутул,
Тяжел,
Мишка Мурашкин,
Мишка Мурашкин,
Мишка Мурашкин
По улице шел!
Шел – папироса в зубах дымила.
Татуированный, как матрос,
Мишка Мурашкин
Вставал над миром
Всех запретов, всех угроз!
И, забросив книжки,
Босая пацанва,
Мы сбегались к Мишке –
Рядом посновать.
Повертеться рядом,
Подрожать,
Словечком, взглядом
Поподражать.
Нравилась фикса –
Золото, не медь.
Нравилась финка –
Такую б заиметь!
А руки у Мишки
Сильные, ловкие,
И плясала в пальцах колода карт,
И плясали у Мишки лиловые
Голые женщины на руках!..
Мишка Мурашкин
Благоволил,
Мишка Мурашкин
Мне говорил:
– Ты сынок не маменькин,
Ты – не плакса.
Хочешь стать карманником
Экстракласса?! –
И глядел внимательно,
Окурок мял
И, ругаясь матерно,
Прочь прогонял.
Я уходил,
В ямах оступался...
Мишка один,
Один оставался.
На заборы крашеные
Вечер наплывал.
Мишка Мурашкин
Плечи опускал.
Только бы вышла
Ночь темна.
Только б не вышла
Из-за туч луна...
И дрожала в пальцах
Колода карт,
И дрожали женщины
На руках!
1964
***
В атмосфере знакомого круга,
Где шумят об успехе своем,
Мы случайно заметим друг друга,
Не случайно сойдемся вдвоем.
В суматохе имен и фамилий
Мы посмотрим друг другу в глаза...
Хорошо, что в сегодняшнем мире
Среднерусская есть полоса.
Хорошо, удивительно, славно,
Что тебе вспоминается тут,
Как цветут лопухи в Лихославле,
Как деревья спокойно растут.
Не напрасно мы ищем союза,
Не напрасно проходят года...
Пусть же девочка русая – муза
Не изменит тебе никогда.
Да шумят тебе листья и травы,
Да хранят тебя Пушкин и Блок,
И не надо другой тебе славы,
Ты и с этой не столь одинок.
1967
ЛЕБЕДЬ У ДОРОГИ
Рядом с дымной полосою
Воспаленного шоссе
Лебедь летом и весною
Проплывает, как во сне.
Приусадебная заводь.
Досок выгнивший настил...
Кто сиять сюда и плавать
Лебедь белую пустил?!
Целый день звенят колеса,
Накаляясь от езды,
Щебень сыплется с откоса,
Доставая до воды.
Ничего она не слышит,
Что-то думает свое,
Жаркий воздух чуть колышет
Отражение её.
То ли спит она под кущей
Ослепительного сна,
То ль дорогою ревущей
Навсегда оглушена.
То ль несет в краю блаженства
Белоснежное крыло,
Во владенья совершенства
Не пуская никого.
1970
ВОСПОМИНАНИЕ О СТАРШЕМ БРАТЕ
То ли сон о старшем брате,
То ли память детских лет:
Рук широкое объятье,
Портупея. Пистолет.
Помню все на цвет, на запах,
Помню, главное, на слух:
«Дан приказ ему на запад...» –
Песня слышалась вокруг.
С этой песней на неделю
Прибыл он под отчий кров...
С этой песней скрипнул дверью,
Слышу скрип его шагов.
Скрип сапог живого брата,
Уходящего от нас, –
Дан приказ ему на запад,
Дан приказ,
Приказ,
Приказ.
...Он успел из-подо Львова,
Первым принявшим грозу,
Написать, послать два слова:
«Был в бою, стоим в лесу...»
Не узнать мне, что с ним сталось
Во втором его бою,
Может, после не осталось
Даже леса в том краю...
Не воротится назад он,
Слишком столько долгих лет
Дан приказ ему на запад...
Портупея... Пистолет...
1970
ПЕХОТА 41-го ГОДА
Только выйду за ворота,
Только выбегу – и вот,
Вижу: движется пехота,
По бокам стоит народ...
За колонною колонна,
Колыхаются полки –
Непреклонные знамена,
Неуклонные штыки.
За шеренгою шеренга –
Грудь равняется на грудь –
Пылью светится железной,
Потом, блещущим, как ртуть.
За винтовкою винтовка –
Монолитный взмах руки...
Алюминиевые только
Им мешают котелки.
Этих красок половодье!
Этих труб литая медь!..
Мне догнать бы их сегодня,
Попрощаться бы успеть.
1970