В чем высший смысл творческой деятельности человека? Может, в отражении своего взгляда на окружающую жизнь, на те или иные предметы и явления бытия? Или в выражении своих чувственных ощущений по отношению к другим людям, к природе и событиям действительности? Или, может, в совершенствовании своего эстетического мироощущения? Все это, само собой, является необходимым условием и первой задачей любого творчества. Но только лишь условием и первой задачей.

Лев Толстой, размышляя о цели искусства, говорил о том, что цель эта будет достигнута тогда, когда читатель, зритель, слушатель начнет сопереживать вместе с художником. Да, конечно, в этом заключается сложнейшая задача искусства. Сложнейшая, но не главная и не конечная. Вернее сказать, в этом состоит только половина задачи любого творчества.

Все признают: талант, а тем более гениальность – это Божий дар. Слово – «высший подарок Бога человеку» (Н.В.Гоголь). И потому, хочу подчеркнуть, именно поэтому искусство, если оно искусство, а не баловство, не игра, принципиально должно быть подчинено высшим религиозным задачам. В деятельности художника, в конце концов, должен быть виден переход от эстетического мировоззрения к религиозному. Если этого не происходит, то можно сказать, что художник не состоялся.

Выше Бога нет ничего, и хотя бы только по этой причине религиозное чувство в человеке и в конечном счете в художнике выше и важнее чувства эстетического. К осознанию этого в конце жизни пришел Пушкин («Веленью Божию, о муза, будь послушна...»).

Тут, правда, нужно обязательно оговориться: проблема эта крайне сложна и для любого художника таит в себе массу опасностей и соблазнов. Как уловить, как почувствовать ту тончайшую грань в органическом слиянии эстетического и религиозного чувства, за которой творчество как таковое уступает место морализаторству и назидательности? Об этой грани всегда помнил Достоевский. С этого пути в последнее десятилетие своей жизни сошел Лев Толстой, ударившись в ересь. Эта проблема стала причиной глубочайшего творческого кризиса у Гоголя, который и сгорел между этих двух огней – художественности и морали. Вся жизнь Гоголя – это мучительная борьба между чисто литературными и духовными устремлениями.

И все же. Знать и помнить о главной задаче искусства обязан каждый художник. В искусстве для человека, говорит Гоголь в повести «Портрет», заключен «намек о божественном, небесном рае». Искусство в понимании Гоголя, как и все прекрасное в этом мире, – есть отражение небесной гармонии, отблеск небесной красоты. И в то же время «нельзя служить и самому искусству, – как ни прекрасно это служение, – не уразумев его цели высшей и не определив себе, зачем дано нам искусство...» – писал он в статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность».

Но вот духовный отец Гоголя протоиерей Матфей Константиновский в беседах с писателем нередко говорил о «злоупотреблении дарованием». Это относилось даже и к Пушкину, у которого, по словам о. Матфея, «много хорошего, но много и греховного». По свидетельству современников, отец Матфей потребовал от Гоголя отречения от литературы и даже от Пушкина, дабы не соблазнять людей ложными путями к Истине под видом псевдохудожественности, так как истинная художественность исходит только из глубоко верующего сердца.

Такое вот предисловие, в котором я для серьезных литературных исследователей ничего нового не говорю, понадобилось мне после прочтения двух последних поэм Юрия Кузнецова «Путь Христа» и «Сошествие в ад».

На основании сказанного выше и переводя разговор о литературе и, в частности, о поэзии на уровень заданных здесь приоритетов, необходимо сразу сказать, что и высшая цель поэзии – не эффектная строчка, не звучная фраза, не красивая или, наоборот, шокирующая метафора, главное в поэзии, как и в любом жанре творчества, – дух Истины, исходящий из созданного произведения, основанный на сознании художником правдивости, высшей подлинности того смысла слов, который он, автор, содержит в своем сердце и стремится донести до сознания других людей. То есть, проще говоря, истинный талант никогда не опускается до ложных смыслов и лживых фантазий, до любой, какой бы она ни была красивой и эффектной, неправды. Но ведь если с этих позиций, с этого уровня понимания поэзии посмотреть на то, чем занимается Юрий Кузнецов, то всем нам придется признать одно из двух: или те литераторы, которые объявляют его одним из «лучших», «талантливейших» и «самобытнейших» поэтов, лгут себе и другим, или они ничего не смыслят в природе творчества.

Ю.Кузнецова нередко называют мастером стиха. Ну чтож, может быть, так оно и есть. Но разве, как уже говорилось выше, это главное в поэзии? Разве в этом состоит основное качество таланта? Дьявол тоже чертовски мастеровит. И если Кузнецов за многие годы стихотворчества выработал собственный стиль и научился мастерски использовать метафору, сравнение, образ, инверсию и другие атрибуты стихосложения, то это вовсе не означает, что, будучи чертовски мастеровитым, он обрел истинный, глубоко органический и естественный русский талант, то есть стал поистине настоящим, национальным поэтом.

Можно сказать еще проще: когда в сердце поэта живет Бог, тогда и не может быть неправды в его творчестве, тогда он и не станет никогда плутать в дебрях никчемной ереси, какой бы «поэтически» впечатляющей она ни казалась. Но если Бога в сердце нет или почти нет (и значит, нет ощущения Истины и стремления к Ней), то все, что этот автор делает в стихах, – претенциозные словесные игры в расчете на такие же слабоверующие души и поверхностных, духовно необразованных «критиков». Необразованных – в том смысле, что не имеющих в себе Образа Божьего.

Но вернемся к поэмам Ю.Кузнецова. Главный герой поэмы «Сошествие в ад» – автор. Христос же в ней выступает почти что в качестве экскурсовода: «А, это ты, – по-дружески говорит Он то ли уснувшему, то ли умершему герою поэмы, с которым якобы общался еще при Своей человеческой жизни. – Я попустил твой приход в Галилейскую Кану. Как бы иначе дорогу сломать ты сумел, Если бы воли превыше на то не имел?» В этих словах нам открывается не просто давнее знакомство одновременно автора и героя поэмы с Сыном Человеческим, но и высшее произволение, то есть Божье указание на лицезрение как адовых подробностей, так и новозаветных событий, опять-таки по высшей воле изложенных Ю. Кузнецовым в другой своей поэме – «Путь Христа». Самоуверенный автор, судя по всему, всерьез вошел в роль нового апокрифического сказителя мук и славы нашего Бога.

Когда становится скучно среди земных проблем, когда кажется, что уже всё и обо всём сказано, тогда неудовлетворенная потребность к сочинительству толкает некоторых горделивых авторов к чему-нибудь необычайно заманчивому и таинственному. Большинству серьезных писателей для самовыражения обычно хватало земных, человеческих тем, но непомерные амбиции, подкрепленные высоким признанием «ценителей искусства», так и толкают отдельных слишком честолюбивых «художников» поиграть в «творческие» игры как с дьяволом, так и с Богом. К тому же дьявол сам то и дело выбирает и соблазняет этих гордецов замахнуться на что-нибудь подобное. И тогда обласканный «ценителями» автор берет в Иностранной комиссии Союза писателей командировку, чтобы пройти «путем Христа», а затем – заодно с распятым на Кресте Божьим Сыном – по-дружески побывать в «аду». Но что ему на этом «пути на Голгофу» и в этом «сошествии в ад» придет в голову, одному дьяволу известно. Неудовлетворенный стихотворческий зуд в подобных случаях, как правило, приводит к таким «поэтическим открытиям», «откровениям» и «прозрениям», рядом с которыми Апокалипсис Иоанна Богослова покажется легкой шалостью впечатлительного ума... Стихотворно, и, главное, «мастерски» оформленные, эти «открытия» затем, скорее всего, будут удостоены престижной литературной премии... Жаль только такой незначительной малости для «художника»: отягощенной дьявольским соблазном души. Да и денежки-то на премию в таких случаях подбрасываются все тем те вездесущим персонажем...

«Встань и сияй надо мною, звезда Вифлеема!» – отчеканит в начале своей поэмы наш горделивый автор. Кто-то из его «ценителей» наверняка отметит: как здорово сказано! такого еще не было в русской поэзии! Оно и правда: откуда этим обожателям «самобытного таланта» знать и как им догадаться, что звезда Вифлеема может сиять только над Христом и больше ни над кем?

Мне могут возразить: что, разве грех большой в новой форме отразить земной путь Христа и муки грешников в аду? Действительно, художник свободен в своем творческом выборе, запретных тем не существует. Разговор тут о другом – о нравственной зрелости души, о ее моральной готовности к подобной духовной работе. Потому что если такой готовности нет, то работа эта в лучшем случае превратится в пустой комикс, в худшем – в фантазийную ересь.

Чтобы браться за произведение о Христе, вовсе не обязательно ехать в Иерусалим. Съездить-то хорошо, только не обязательно. Но что нужно совершенно точно – это получить благословение на такой неимоверно ответственный труд православного духовника. И совсем не факт, что таковое благословение будет дано. А если нет духовника, то надобно, чтобы он был. И только после этого, после благословения, – долго поститься, исповедоваться и причащаться к телу и духу Христа, чтобы смирить гордыню и по мере своих человеческих сил в наибольшей степени правдиво, а не придуманно и не произвольно пытаться отразить Его Путь. Хотя, конечно, любому из нас, «художников», изощряться в стихотворческих упражнениях, лучше бы все-таки не касаясь Божьего Сына. Для наших «художеств» существуют тысячи других тем и возможностей.

Не знаю, получил ли Ю.Кузнецов благословение, но Христова тема, как он сам говорит, ему была задана «превыше». И вот он на дружеской ноге с распятым Богом («А, это ты...») опускается «под Вселенную». И, естественно, очень скоро встречается с сатаной:

...И вот перед нами
Тень показалась, как туча в удушливый день.
Тень приближалась – косматая страшная тень.
...Это был Левиафан! И ударом хвоста
Ад всколыхнул и обрушил его на Христа.
Молнии злобы Христа оперили, как стрелы,
Он их стряхнул – и зеленую ветку омелы
Бросил в противника острым обратным концом.
Пал Сатана на колени и рухнул лицом.

Не могу сказать, сколько в процитированных строчках поэтического мастерства и художественности, потому что ничего этого здесь просто не вижу (особенно в «обратном конце» ветки омелы), но то, что более чем на картинку из комикса описанная сцена не тянет, наверное, понятно без лишних объяснений.

Данте не случайно свое путешествие в ад назвал «Комедией». Он, в отличие от современных пиитов, прекрасно сознавал хоть и «божественную», но все же комедийность этих видений или, по-нынешнему говоря, их мультипликационность, тогда как наш высокопризнанный «художник» слишком уверовал в серьезность собственных фантазий. Вот как, к примеру, описана встреча в аду с христианским святым, жертвой коварства Иоанном Предтечей. Встреча эта начинается со слов Крестителя:

 

Боже! Прости, что я был одинок головою.
Только в аду дождалась она встречи с тобою, –
Глянул на голову Бог и во имя свое
Взял и поставил на прежнее место ее.
И приросла голова...

Автор словно заставляет нас забыть о том, что в ином мире, в том числе и в аду, пребывают не физические тела людей, но их души. И вряд ли душа будет и там находиться с отрубленной головой... Но чтобы еще голове и «прирастать», как на физическом теле!.. (Даже не хочется долго говорить о другой фактологической «мелочи» для Кузнецова: оказывается, только в аду голова Иоанна Крестителя «дождалась встречи» с Христом. В земной жизни, выходит, они не виделись.) Опять нам показывают комикс, мультфильм. Тут можно уже уверенно сказать: автор поэмы не имел благословения от православного духовника.

«Этого нет ни у Пушкина, ни у Лермонтова!» – воскликнул в «Дне литературы» один из обожателей и эпигонов Кузнецова. В том смысле, что не брались великие поэты за подобные темы. И слава Богу, что не брались, – только и остается сказать. Не было у них потребности писать собственное Евангелие и при жизни опускаться в ад. Не стоит живому «художнику» торопиться сойти в преисподнюю. У всех у нас имеется такая перспектива в близком будущем, не надо подгонять судьбу и ход событий. Душа ведь может оттуда и не выйти – остаться там навсегда. Даже самообольстительная «дружба» с Божьим Сыном не поможет. Только Ему, единственному на свете, удалось преодолеть врата ада. И это не шутки. Что дано Христу, не под силу «человекам», даже если они и «высокопризнанные художники».

Однако наш автор непомерно увлечен своими фантазиями. Даже Гоголя широким жестом приближенного к Мессии он отправил на вечные муки:

Кто там летает и дует, как ветер в трубу?
Это проносится Гоголь в горящем гробу.
Раньше по плечи горел, а теперь по колени.
Гоголь все видит и чует сквозь вечные тени.
Хлюпает носом огарок последней свещи,
Словно хлебает кацап с тараканами щи.

Мы не можем знать, где будем после смерти – в аду ли, в раю... Но самоупоенно и самовластно рисовать картинку с «проносящимся в горящем гробу» Гоголем... – с автором «Светлого Воскресенья», «Исповеди» и «Размышлений о Божественной Литургии»... Который в течение двух недель перед смертью строжайшим образом постился, соборовался, говел и приобщался Святых Христовых Таин... За такие вещи современному «художнику» уж точно ада не миновать.

Еще раз повторю, никто не знает, чт? нас ждет на высшем Суде. Но самовольно, вместо Христа и отвергая Божью милость, назначать места и определять участь людей в ином мире – это, по меньшей мере, глупо. А по большей... Впрочем, не будем уточнять.

В кузнецовском аду собраны Иван Грозный, Шекспир, Данте, Гете, Гоголь, Денисьева с Тютчевым, Сталин и даже Павлик Морозов... Надо сказать, неплохая компания... И еще неизвестно, кем бы Кузнецов, будь его воля, заселил рай... С каждым из названных персонажей этого «ада» хотелось бы подольше побыть рядом. Не пожалел наш автор даже убитого ребенка – Павлика Морозова, который – не кто иной, как трагическая жертва большевистской пропаганды. Но, кстати сказать, если уж Данте у него – в аду, то где же в недалеком будущем быть и нашему адоизобразителю?..

«Путь Христа», мысленно повторенный Ю.Кузнецовым в стихотворной поэме, как видим, не привел автора к необходимому и, в принципе, должному результату – к осознанию, к ощущению Бога в душе. «Художество» заслонило этот возможный результат. То есть главная цель искусства, о которой было сказано в начале этой статьи, не была достигнута. Но ради чего писалась поэма? Ради того, чтобы в очередной раз зарифмовать новозаветные тексты и апокрифические легенды (к примеру, миф об Агасфере, укравшем чашу Грааля с кровью Христа)? Притом нередко значительно ослабляя их, искажая, обедняя и эмоционально, и смыслово. Взглянем хотя бы на такие строки:

Дьявол отец ваш. И знайте: когда сей отец
Ложь говорит, он свое говорит, ибо лжец.
Лжец и отец всякой лжи и любого сомненья!.. –
Громко вопя, фарисеи взялись за каменья...

Этот довольно вялый, хоть и рифмованный текст не идет ни в какое сравнение по нервному накалу и убедительной резкости с истинными словами Христа, сказанными иудеям и запечатленными апостолом Иоанном: «Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи».

Для какой нужды переиначивать слова Христа на собственный лад, если в результате этой переделки они выглядят явно слабее и недостовернее? Да это и естественно. Сколько ни тужься, а лучше чем в Священном Писании не скажешь.

Хотя ради полной справедливости необходимо все-таки признать: поэма «Путь Христа» менее претенциозна и более правдива, нежели «Сошествие в ад», и потому она местами несет на себе отблеск Божественной истины, но в этом, думаю, заслуга не автора, а силы и энергии того высшего света, которые исходят от самого Евангелия. Там, где автор не отходит от смысловой истинности священных текстов, его поэтическое мастерство впечатляет и поднимается достаточно высоко. Однако, уточню еще раз, речь тут идет исключительно о мастерстве.

Ну что же, автор доказал себе и другим свои «поэтические» способности. Но одновременно он продемонстрировал и свою духовную незрелость, что для поэта намного печальнее.

Из пересказанного повествования Евангелия Ю.Кузнецов вообще не делает для себя никаких выводов (а таковые необходимы, иначе для какой надобности современному автору стихотворно п о л н о с т ь ю пересказывать то, что всему миру сказали апостолы?), кроме обычного для него конечного самолюбования: «Отговорила моя золотая поэма, Все остальное – и слепо, и глухо, и немо» (концовка эта повторится и в поэме «Сошествие в ад»). Оно и понятно: «всё остальное», кроме кузнецовского, «немо». Надо полагать – даже само Евангелие, ведь получается, что всё остальное, помимо «золотой поэмы»,– «глухо». А к Богу наш стихослагатель в конце концов обращается не с мольбой о спасении души и прощении грехов, но с самоуверенным уговором: «Дай мне великую старость и мудрый покой!» Именно так, с восклицанием: «Дай мне!» И даже скорое сфантазированное им «сошествие в ад», судя по той же, повторенной концовке, так ничему его и не научит.

«Российский писатель». 2003. №10.

«Молодая гвардия». 2003. №11-12