В своей статье «Без Божества», опубликованной в «Российском писателе» (2003, июнь, №10), мне хотелось вывести разговор о поэзии и вообще о творчестве, об искусстве на тот уровень, на котором этот разговор обязан происходить, как и происходил он когда-то – более века назад. Я хорошо понимал, что у немалого числа литературных наследников безбожного двадцатого века подобный разговор вызовет резкое отторжение, так как способен разрушить сложившееся под влиянием атеистической критики устойчивое представление о воспетых этой критикой кумирах.

Новые поэмы Юрия Кузнецова мне понадобились вовсе не для развенчания, как решили некоторые, одного из таких кумиров, а лишь для красноречивой иллюстрации отрицательной творческой энергии, в угоду нашему беспринципному времени активно реализуемой на пространстве современной русской литературы под маской религиозности. Что из этого вышло – многие видели. Самые писучие литературные критики газет «Завтра» и «День литературы» кинулись «на защиту» своего кумира. Как будто от этого зависело понимание творчества как такового. Как будто Ю.Кузнецов – это мерило и светоч для всей нынешней поэзии… Однако смысл моей предыдущей статьи, а также стремление, вернее, попытка коснуться наконец темы первейшей, наиважнейшей для искусства остались ими как бы незамеченными. Чего так испугались наши вроде бы русские и вроде бы патриотические критики?

Владимир Бондаренко срочно записал и опубликовал в «Завтра» (2003, август, №33) беседу с Ю.Кузнецовым под названием «Во тьме ада». И хотя в беседе этой никто из них двоих ни словом не обмолвился о статье «Без Божества» (развернутый и прямой ответ готовился в «Дне литературы»), тем не менее при чтении ее текста возникало ощущение, что делалась она в пожарном порядке.

В предисловии к этой беседе В. Бондаренко все же не смог удержаться от казуистического выпада в адрес автора статьи в «Российском писателе», выпада, совершенно необъяснимого для читателей газеты «Завтра», не знакомых со статьей «Без Божества»: «Лишь неофиты от Православия, сменившие райкомы и обкомы на храмы, с комиссарской однозначностью сейчас изгоняют из своих рядов и Юрия Кузнецова, и Александра Проханова… С кем останетесь в русской литературе? Валерий Хатюшин при всем старании не заменит вам Юрия Кузнецова».

«При всем старании…» Фразочка та еще… Однако читателям «Завтра» было совершенно невдомек, почему именно Хатюшин должен кого-то заменять? Как будто мне делать больше нечего… Дай Бог со своим крестом управиться. Как-то мелковато и недостойно пламенного и всеядного критика Бондаренко выглядел этот странный намек на ответ. Видимо, сильным было раздражение… Но вот за «неофитов от Православия» однако же я вынужден вступиться. Потому что здесь у Владимира Григорьевича вышла большая неточность.

К Богу люди приходят разными путями. Серафим Роуз – тоже неофит, долго искавший истину в католичестве, в буддизме, в мусульманстве и нашедший ее только в православной вере. Но ведь он ее все-таки нашел, в отличие от наших «неоднозначных» критиков (воспевателей Мориц и Витухновской). И стал замечательным духовным писателем. Все мы после советских средних и высших школ – неофиты. А вот бывшая партийная номенклатура как была безбожной, так и осталась, и свои райкомы с обкомами она сменила не на храмы, а на коммерческие фирмы, заняв в них руководящие должности. Не знаю, возможно, Александр Проханов и состоял «в их рядах», но вот Ю.Кузнецов, смею думать, вряд ли. Эта райкомовская номенклатура о нем скорее всего никогда и не слышала при всей его критической раскрутке. И «заменять ей» Кузнецова кем-то другим – просто смешно. Никто из нас не имеет для нее вообще никакого значения.

В беседе Бондаренко с Кузнецовым речь в основном идет о поэме «Сошествие в ад», в которой слишком вольно разыгравшаяся фантазия автора отправляет героя поэмы (естественно, Кузнецова) пройтись по адовым кругам вслед за распятым Христом. «Вот находка для поэта!» – восклицает Кузнецов, самоуверенно оправдывая вольность своей фантазии тем, что «поэт всегда прав – эту истину я знал давно».

На протяжении всей беседы Ю.Кузнецов без тени сомнения излагает набор тех якобы «истин», которые кажутся ему бесспорными и которые лежат в основе всех его творческих порывов. Под словом «поэт», надо полагать, он подразумевает прежде всего себя… Поэтому, само собой, все остальные правы быть не могут…

«В Евангелиях поэзии мало», – заявляет Кузнецов, мотивируя этим умозаключением свою попытку написать собственное, с избытком поэзии, «Евангелие». «Ленин и Сталин политики, а политикам одна дорога – в ад», – открывает Кузнецов еще одну свою «истину» внимающему критику, который молча как бы с этим соглашается. Ну что ж, тогда и мы поздравим собеседников с еще одной «находкой для поэта», намеревшегося свой пусть даже не комикс, а игровой фильм про ад заполнить всеми русскими царями и святыми равноапостольными князьями – Владимиром Святославичем, Александром Невским и Дмитрием Донским. Ведь все они были политиками…

В.Бондаренко, увлекшийся многозначительностью беседы и словно не желая снижать ее пафос, задает вопрос в русле кузнецовского «жанра»: «Считаешь ли ты, что тебе дана воля свыше на эту поэму?» И наш «всегда правый поэт» с угрюмой серьезностью отвечает: «Выходит, дана».

Возможно, читатель в этом месте снисходительно улыбнется. И будет не прав. Во-первых, потому что не поэт. А еще потому, что его улыбку или даже усмешку после следующей цитаты сменит недоумение: «…измерим уровень Тютчева по одному из лучших его стихотворений «Накануне годовщины 4 августа 1864 г.» Это молитва. Вот последние слова: «Ангел мой, где б души ни витали, Ангел мой, ты видишь ли меня?» Тютчев смотрит с земли на небо, но он не видит души Денисьевой. А моя поэма видит и его женщину, и тень от дыма при луне. Так чей уровень выше? Духовный объем тютчевского стихотворения тонет только в одном куске «Сошествия в ад». Воистину, себя любить не запретишь… (Это тебе, читатель, подарочек к 200-летию великого поэта.)

«Уровень» Тютчева, как должно быть известно в первую очередь критику Бондаренко, уже давным-давно измерен. В.В. Кожинов, неимоверно много сделавший для известности Кузнецова, в своей книге «Тютчев» цитирует слова Достоевского о Федоре Ивановиче как о «первом поэте-философе, которому равного не было, кроме Пушкина». Здесь же Кожинов приводит высказывание Льва Толстого с еще более высокой оценкой «измерения»: «Тютчев, как лирик, несравненно глубже Пушкина». Хотя бы уже исходя из этих оценок, не стоило бы Кузнецову задавать свой самовнушительный вопрос «чей уровень выше?» Можно себе представить, что скажет учитель (Кожинов) своему «ученику», когда они встретятся где-нибудь в «аду»…

Но это еще не все. Бондаренко, не меняя возвышенного тона, вопрошает: «Как ты считаешь, почему тебя с такой мощной поэмой «сбросили в кювет»? И ответ продолжается в том же духе: «Они испугались мощи. Мощь поэмы чувствуется бессознательно… У нынешних критиков нет соответствующего культурного инструментария».

Нет, не напрасно моя прошлая статья называлась «Без Божества». Одним из признаков слабой веры или даже отсутствия Бога в душе является гордыня – вещь страшно опасная. В это слабое место в душе человека легко вселяется бес. Как известно, именно из-за гордыни произошло отпадение ангелов тьмы от Бога. Преувеличенная самооценка способна разрушить любую личность. Церковь учит: гордость и самолюбие возникают вследствие отсутствия в человеке истины и правды.

В конце беседы нас, точно залпами автоматического гранатомета, не сомневающийся в своей правоте поэт ошарашивает целой серией своих непререкаемых «открытий»: «Может всё только поэзия. Она начинает сотворением мира и кончает преставлением света…», подразумевая здесь Ветхий и Новый Заветы. Он уже забыл, как несколько выше изрек другую свою железобетонную «истину»: «В Евангелиях поэзии мало». Но слушаем дальше: «Гоголь перепутал жанры. И потерпел неудачу. Он заведомо был обречен на нее. Это неудача жанра. Она стоила Гоголю жизни… А у меня с жанром все в порядке».

Видимо, нам, не имеющим «культурного инструментария», хотят тут намекнуть: вот если бы «Мертвые души» писались стихами и не Гоголем, а самим Кузнецовым, у которого с жанром «все в порядке», тогда бы… А то так… – получилась «неудача жанра». Вот только опять же непонятно, для чего Пушкин и Лермонтов, будучи гениальными поэтами, писали прозу? Наверное, все дело в том, что рядом не оказалось Кузнецова, подсказать было некому: мол, успокойтесь, ребята, поэзия может всё… Да и вообще, «Войну и мир» с «Тихим Доном» лучше было бы в стихах сочинить… И не кому-нибудь, а только Кузнецову. Больше некому. У всех «уровень» не тот. И он, возможно, еще напишет. Ведь с жанром у него «все в порядке»…

Думаю, в первую очередь дорога в ад уготована не политикам и «предателям» вроде Павлика Морозова, а тем, кто попусту разбрасывается самообольстительными «истинами» и произносит со страниц печати (из под «адского станка Гутенберга») бесконечные благоглупости.

Когда душу тянет «во тьму ада», когда она блуждает в этой тьме, словно во сне, тогда и зарождаются в душе, как соблазн, как дьявольская прелесть, ложные открытия и бредовые фантазии, кажущиеся кому-то захватывающим откровением. Не стоит нам увлекаться адскими игрищами. Творческому человеку гораздо плодотворнее и спасительнее находиться не «во тьме ада», а на свету Истины – той, которая исходит не из горделивого сознания «всегда правого поэта», а от Отца, Сына и Святого Духа.

Современная литература, как и сопутствующая ей критика, блуждающие в потемках греховной жизни, к нашему общему несчастью, давно утратили традиционное религиозное самосознание, которое в прежние времена сдерживало творческую личность от гордыни и самоупоения. Теперь во главу угла в писательской работе поставлена «свобода творчества», и именно такой подход к литературной деятельности, именно такой взгляд на искусство вот уже более века считаются в творческом окружении наиболее перспективными и единственно верными. Но «свободное творчество» – это «творчество», освобожденное от Творца. Многие литераторы забыли, а кто-то и понятия не имеет, даже слушать не желает, что существует и всегда существовала литература другая – духовная, открытая горнему свету и прозревающая высшую Истину.

Современная, светская литература, названная Иоанном Кронштадским отрицательной, идет от человеческого ума и сердца, погруженных в «бездну» неудержимых фантазий. Другая же, идущая от Святого Духа, создана великими отцами Православной Церкви. Она никогда не конкурировала со светской литературой и смотрела на нее со снисхождением как на баловство несмышленых детей.

Святитель Игнатий Брянчанинов по прочтении гоголевских «Выбранных мест из переписки с друзьями» говорил в одном из своих писем: в книге «виден человек, обратившийся к Богу с горячностью сердца. Но в деле религии этого мало… Можно сказать, что книга издает из себя и свет и тьму. Религиозные понятия – неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного. Он писатель, а в писателе непременно от избытка сердца уста глаголют… Тут между многими правильными мыслями много неправильных… Советую всем друзьям моим заниматься по отношению к религии единственно чтением святых Отцов, стяжавших очищение и просвещение по подобию апостолов, потом уже написавших свои книги, из которых светит чистая Истина и которые читателям сообщают вдохновение Святого Духа…» Кстати, Н.В. Гоголь вполне согласился с мнением архимандрита Игнатия.

Я здесь не навязываю мысль непременно измерять и направлять свои творческие способности по книгам духовной литературы. До этого всем нам нужно еще расти и расти. Но хотя бы знать о такой литературе, интересоваться и по возможности насыщаться ею, уверен, обязан каждый русский писатель.

Какая литература человеку важнее – зависит от самого человека и от общества, в котором он живет. В секуляризированном обществе, каковым мы до сих пор являемся, конечно, на первом месте стоит литература «душевная», отвечающая приземленным, чувственным потребностям как широких масс населения, так и отдельных «творческих личностей». В христианском же обществе, какой была Россия до ХХ века, не говоря уже о Святой Руси, духовная литература являлась главнейшей и неоспоримой. И вот теперь мы, оторванные от тысячелетней духовной литературной традиции, в течение ста с лишним лет погрязавшие в суесловие, высокоумие и самомнение, в конце концов сами себя погрузили во тьму придуманного ада (одновременно подразумевая под ним и нынешнюю жизнь) и самообольстительно думаем, будто «уровень» наших «художественных» потуг достиг каких-то необозримых высот…

«Культура», не ведущая к Богу, – это и есть отрицательная или анти «культура». Но в понимании Бога для нас тоже существует большая проблема. Ныне среди русских людей столько разнообразного мышления и вольных представлений о Боге и к тому же столько упорства в невежестве, что порой хватаешься за голову… И даже умные люди подчас хотят казаться умнее предков…

Многие из нас внушили себе, что антикультура существует где-то там, вне нас, у евреизированных либералов (честно говоря, в том стане нет даже и этого, там присутствует только самая примитивная халтура для идиотов и откровенный сатанизм). Но многие из нас – ошибаются: антикультура давно уже овладела р у с с к и м лагерем и подчинила себе б?льшую часть наших умов. Атеистическое образование ни для кого не прошло бесследно и породило свои ядовитые плоды в сердцах изначально одаренных людей. Сможем ли мы преодолеть последствия воинствующего атеизма – трудно сказать.

Но вернемся к первоначальному разговору. Смоленский критик Олег Дорогань свою статью в «Дне литературы» (2003, №8) назвал так: «Между миром и Богом. В защиту Юрия Кузнецова». Оказывается, защищать нам нужно не Тютчева и Гоголя от Кузнецова, а наоборот. Оно и понятно: находящийся между миром и Богом оказался в опасности…

В статье «Без Божества» я пересказал известный факт влияния на внутренний мир Гоголя его духовного наставника протоиерея Матфея. И Олег Дорогань чуть ли не с рапповской прямотой ухватился за этот неприемлемый для него исторический пример: «Как хорошо, – радуется он, – что рядом с Пушкиным не оказалось такого духовника, невольного инквизитора отечественной литературы. А то не досчиталось бы человечество многих шедевров русского гения». Ну, к примеру, добавим мы, «Гаврилиады» и «Тени Баркова», коих Пушкин стыдился в позднейшие свои годы.

Вот он, ярчайший пример плодов секуляризированного воспитания и извращенного сознания современной критики. Известно, что Гоголь сам добивался знакомства с отцом Матфеем – именно с «таким» духовником. Сохранилась их переписка, которой Гоголь необыкновенно дорожил, и все письма к нему отца Матфея всегда носил с собой. Одно из своих писем он заканчивает такими словами: «Обязанный Вам вечною благодарностью и здесь и за гробом весь Ваш Николай». А в письме к графу А.П. Толстому Гоголь так отзывался об отце Матфее, этом, по определению Дороганя, «инквизиторе отечественной литературы», и о его духовном руководстве: «По-моему, это умнейший человек из всех, каких я доселе знал, и если я спасусь, так это, верно, вследствие его наставлений…»

Мы можем только сожалеть, что рядом с Пушкиным не оказалось в последние годы такого духовного отца. Случись это – и не погиб бы он, убитый морально, в З7 лет, и имело бы человечество новые шедевры русского гения. В конце жизни Пушкин сам ратовал за строгую нравственную цензуру, и его личным цензором, как мы знаем, был Царь. Не обошлось тут и без курьеза. «Гоголевские-то «Мертвые души» не вернешь», – сетует критик, мысленно обвиняя отца Матфея в предании огню Гоголем второго тома романа, в то время как защищаемый им поэт даже первый том «Мертвых душ» считает большой «неудачей жанра»…

О.Дорогань безоглядно, как в полымя, ринулся «на защиту» Ю.Кузнецова, словно того хотят отлучить от литературы. И вот критик со страстью повторяет нам, доказывает, внушает, что защищаемый «поэт-философ» «проник в метафизику, в подспудное и надчеловеческое», что в его поэмах «речитатив соединен с гомеровским гекзаметром» и что это «получилось органично», что «библейские сказания зазвучали по-новому», что «образный ряд поэм зиждется на образах-архетипах и на метатропах», что «каждый образ текуч и тяготеет к символу» и т.д., и т.п. Так кто же с этим спорил? Наоборот, мастерство кузнецовских поэм в целом мною признавалось. Речь в моей статье шла совсем о другом.

Не могу сказать, что О.Дорогань неубедителен. Он во многом убеждает, и, наверное, немалое число читателей убедил в своей правоте относительно поэтических возможностей Ю. Кузнецова. И тем не менее мы с ним говорим о разном. Он – о стихотворчестве, о мастерстве, подчеркну, со знанием дела. Я же – о Боге в творчестве, о нравственном выборе художника, об ответственности поэта и его моральном праве разговаривать с Богом на равных. И вовсе я не хочу утверждать, что такого права у поэта нет. Светская литература нас к такому праву приучила, хотя Церковь говорит о другом.

Истинное творчество (особенно литературное) происходит от Божьего Слова. Художник творит искусственный мир, уподобляясь Творцу, и он должен всегда помнить о том, кто наградил его этим даром. Чем дар больше, тем больше им нужно дорожить, и не гордиться этим. Потому что гордиться по большому счету нечем. Мы многое можем, но проникнуть в сущность Бога нам не дано.

Никто не может запретить Ю.Кузнецову писать поэмы о Христе. Наверное, скоро он нам представит новую свою стихотворческую работу под условным названием «Вознесение в рай». Но опять же это будет очередная и, конечно, очень мастеровитая фантазия поднятого критикой на щит современного «поэта-философа». И О.Дорогань напишет на нее развернутую, профессионально добротную апологетическую рецензию. И большинство читателей порадуется «новой удаче» неординарного автора.

Статья моя была о грехе гордыни. Когда через две тысячи лет после рождения и воскресения Христа кто-то делает Бога персонажем своих фантастических «произведений», – это и есть грех гордыни. Потому что мы все время забываем о том, что речь идет о Боге. Это Он однажды всех нас сделал персонажами человеческой истории. И вот теперь мы возомнили себя творцами Бога. А литературные критики с профессиональным знанием своего дела объясняют неразумным читателям, как хорошо, как умело и с какой бездонной глубиной это всё нами придумано. Не случайно же слово «искусство» имеет корень «искус», то есть грех. И чтобы творчество не стало грехом, духовная литература давно ответила на этот вопрос: «Божественная цель слова в писателях… – спасение человеков» (Игнатий Брянчанинов).

Мы и без того стоим на пороге последних времен. В новых наших паспортах уже начертано число Зверя. Мир уже «опутан паутиной» Интернета, как и предсказано в Библии. И третий, и четвертый Ангелы уже вострубили. Прочтите Апокалипсис.

Но критика в лице Дороганя нас все еще учит, как в партшколе: «Догматы церкви оставим на совести духовных особ. И не следовало бы их переносить на современное искусство». Для мира, видите ли, важнее всего это «современное искусство»…

Хватит нам из возгордившейся литературы делать фетиш. Она принесла людям столько же пользы, сколько и вреда. Нынешнее оголтело безнравственное телевидение – это в большой степени продукт литературы для масс. Потому и погряз мир в разврате и цинизме, что им отвергнуты религиозные постулаты, названные критиком «инквизиторскими». Потому и стало искусство отрицательным, что лежат невостребованными книги православных духовных наставников, в которых всё давно сказано просто и ясно: «Талант человеческий, во всей своей силе и несчастной красоте, развился в изображении зла; в изображении добра он вообще слаб, бледен, натянут… Когда усвоится таланту Евангельский характер – а это сопряжено с трудом и внутренней борьбою – тогда художник озаряется вдохновением свыше, только тогда он может говорить свято, петь свято, живописать свято» (Игнатий Брянчанинов). Не такое ли наставничество, по мнению нашего критика, является «инквизиторским омертвлением»?

Олег Дорогань почему-то решил, что природа творчества «заключена в духовной бездне». (Ему необыкновенно понравилось это словечко «бездна», в своей статье он повторяет его в разных контекстах более тридцати раз.) И приходится напоминать нашему критику: поосторожнее надо бы заигрывать с «безднами». В «духовной бездне» чаще всего обнаруживается присутствие дьявола, и в реальности именно оттуда исходит антитворчество. Читаем в Откровении Иоанна Богослова: «И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть дьявол и сатана, и сковал его на тысячу лет, И низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы…» Но даже через две тысячи лет после изречения этих слов все еще находятся лжеучителя, прельщающие народ всевозможными безднами, в одной из которых, оказывается, таится «природа творчества».

О.Дорогань до того загипнотизирован игрой воображения автора поэмы «Путь Христа», что не способен разглядеть всей искусственности, всей натянутости ситуации, когда «мастер стиха» восклицает: «Встань и сияй надо мною, звезда Вифлеема!» Критик удивляется моему недоумению: «Позвольте, а над самим Вифлеемом, над матерью Иисуса, над волхвами.., над всеми людьми – она что, не сияла?»

Вот в этом всё и дело. Вот здесь и проходит пропасть или «бездна» между нашим с Дороганем пониманием природы творчества. Его очищенный от духовной традиции взгляд не улавливает подмены: в кузнецовской поэме выступает не Бог, а персонаж под именем Христа, не более того. А если над этим персонажем в поэме сияет какая-либо звезда, то почему она, по Дороганю, не может сиять и над автором? Ну не укладывается в секуляризированном сознании такая истина: да, конечно, те, кто реально, а не придуманно окружал новорожденного Христа, видели звезду Вифлеема, но она сияла не ради них и не над ними. Она сияла над Христом (над Божьим Сыном) и ради Христа. И возглас современного стихотворца «сияй надо мною, звезда Вифлеема!» звучит кощунственно и означает не что иное, как слабую веру в Бога, даже если обласканный славой пиит сумел мысленно перенестись в эпоху двухтысячелетней давности. Для того человечество и прожило эти две тысячи лет после рождения Божьего Сына, чтобы в конце концов о с о з н а т ь, кто Он и что Он для нас.

«У каждого человека своя бездна» – продолжает мудрствовать критик. Да, конечно, – нужно тут добавить. У каждого человека своя бездна греха. Отчего мир и движется к своему окончанию – к гибельной бездне. И чтобы греховному человеку спасти душу и чтобы этой греховной душе после действительного пришествия Христа не оказаться «в озере огненном», надо быть твердым в единственно истинной православной вере и до самозабвения не поклоняться умозрительным, хоть и поэтически эффектным, безднам.

Пусть сколько угодно современные «поэты-философы» «проникают в метафизику, в подспудное и надчеловеческое». Пусть даже эти свои «творческие поиски» они упаковывают в собственную универсальную религиозность. Никто не запретит. Их, очень свободных «поэтов-философов», всегда тянуло к мистике, к метемпсихозу, к адским безднам. Однако надо понимать, что мистика и подлинная религиозность – не идентичны и часто ведут в разные стороны. Мистические рифмованные фантазии с именем Христа – это не вера, это сектантство, бесовская прелесть, горделивое умствование, что угодно, но только не православная вера. Вот то главное, о чем хотелось мне сказать.

Православие – это не одна из религиозных конфессий. Оно даже не конфессия. Православие – единственный путь к спасению. Можно до хрипоты кричать о догматичности и ортодоксальности подобного убеждения. Пусть маловерные кричат сколько угодно. Но Православие – единственный путь к Богу. За это Христос взошел на Голгофу. За это солдат Евгений Родионов не снял с шеи креста и был обезглавлен чеченцами.

Пусть никто не подумает, что здесь происходит спор о поэмах Ю.Кузнецова. Это не спор. О его поэмах я все сказал в предыдущей статье. Это другой, в отличие от Кузнецова и Дороганя, мировоззренческий взгляд и другой подход к творчеству.

«Российский писатель». 2003. №18

P.S. Мои предостережения о том, что очень опасно при жизни погружать себя в ад, к глубокому сожалению, оказались провидческими. Эти самоуверенные стихотворные игры с Богом и дьяволом закончились для Юрия Кузнецова слишком печально.

18 ноября 2003 г.