Людмила ВОРОБЬЁВА

ДУШИ ЖИВАЯ ТАЙНА

Философия любви в лирике Валерия Хатюшина

Любить — самому в высоту подниматься

Тернистою, узкой тропой,

Любить — это в райские двери стучаться,

Другого ведя за собой.

Архимандрит Исаакий (Виноградов),

«О любви», 1919 г.

Всё в этом мире начинается с любви. Самое прекрасное творение, самый удивительный цветок, великое и малое — всё рождается, благодаря благословенной силе любви. И последний миг человеческой жизни на земле заканчивается её вечным молитвенным словом. Русские классики оставили нам немеркнущие лирические шедевры, содержащие уникальный опыт любви. Мы обращаемся к ним и сегодня.

Литература последней четверти ХХ века начала постепенно увядать, задыхаться в собственном порождённом зле, пессимизме, безысходности. Человек оказался на краю пропасти, в обстановке «пира во время чумы», куда уже были призваны не только избранные, но и все мы. Нас поглотило непонятное время, время высоких и низких страстей, смутное и тревожное, но которое, вопреки происходящему, не может длиться долго. Сегодня идет активный поиск того светлого источника чувств, что позволит дать жизнь новому писательскому слову. Как и в начале двадцатого столетия, поэзия встала на путь эксперимента. Однако всегда наивысшим критерием художественности считалась индивидуальная неповторимость, оригинальность поэтического стиля. С античных времён наиболее ценились произведения исповедального характера, вызывающие катарсис, очищение и исцеление, что невозможно без чувства любви. Это стало особенно остро ощущаться в начале третьего тысячелетия.

Окружающая жизнь мало похожа на стихи, и никто в наши дни не стремится жить по законам поэзии, хотя только ей дано открыть и вернуть человеку себя настоящего. Порой увидев в природе жизнь одного единственного цветка, прикасаешься и к вечной тайне любви. «Любовь любых чудес превыше, / она тогда лишь глубока, / когда, познав её, услышишь, / как сердце бьётся у цветка…», — пишет известный русский поэт Валерий Хатюшин, автор более тридцати книг поэзии и прозы. Передо мной его книга любовной лирики «Напряжена душевная струна…» (М., 2018) — итог многолетнего творческого труда, включающий произведения о любви, написанные им в течение пятидесяти лет, — крайне редкое явление, я бы сказала, достаточно смелое, когда собственный непосредственный опыт любви, озвученный в новом сборнике, становится общим поэтическим достоянием. Причём не отдельные стихи, а целая книга, представляющая многогранную историю любви. Случай исключительный. Она создана в пору творческой зрелости поэта и отражает всю напряженность его лирико-философских и художественных исканий, очерчивает его личный путь в русле русской исповедальной традиции.

Не секрет, что талант поэта раскрывается, как правило, в трех главных темах: теме родины, теме матери и теме любви. По своей главной сути — любовь исповедальна, являя миру высший предел откровения, за которым просто меркнет всё остальное. И Валерий Хатюшин представляет на суд читателю подобное откровение — лирическую летопись современности, которую можно назвать книгой вне времени.

«Напряжена душевная струна. / Ты подойдёшь, обычная на вид, / промолвишь слово только — и она, / как тонкий лучик, вздрогнет, зазвучит. / И вновь уйдёшь. Но память красоты / меня к той встрече станет возвращать. / Так блеск давно погаснувшей звезды / нам долго будет в душу проникать…» (1973). Вот она, основная составляющая поэзии — эмоциональная сила невероятно пронзительной лиры, наполненной внутренней энергетикой стиха! Когда-то Александр Блок сказал о том, что чем сильней лирический поэт, тем полней его жизнь, его судьба, которая отображается и в его стихах. Автобиографический момент всегда присутствует в духовном смысле, что подтверждает и книга Валерия Хатюшина. Значительность его поэтического голоса, жизненного и творческого опыта, загадочная магия стиха чаруют от первого произведения и до последнего. Книга открывает всё многообразие любви, меняющейся с годами. Неслучайно в ней прослеживается четкий хронологический порядок. Мы видим драму человеческой судьбы, когда автор проживает заново свою жизнь параллельно с судьбой своего лирического героя. За каждой строкой текста угадывается мастерство зрелого художника слова, весомость его мыслей, сложность и своеобразие его внутреннего мира.

 «Ищу тебя на всей земле»

И жизнь души отозвалась

На чудный звук порывом чувства.

Пётр Ершов

 Жизнь и любовь — вот что единственно достойно изучения и восхищения. Ибо жизнь, подобно поэзии, музыке, живописи, также создаёт свои шедевры. В творческом багаже Валерия Хатюшина — целый эмоционально-эстетический пласт произведений, исполненных на высоком поэтическом накале. Следует отметить и то, что его лирике характерна определенная упорядоченность, чёткая хронология лет, наглядно свидетельствующая о разнообразной и переменчивой гамме чувств и душевных оттенков. Так буквально первое стихотворение, которым открывается книга «Напряжена душевная струна…» и которое датировано 1968 годом, когда В. Хатюшин служил в ракетном дивизионе в далёком Красноярском крае, говорит уже о вполне сформировавшемся художнике слова, тонко ощущающем всю невозвратность утраты в любви, ее неизъяснимую печаль. «Разлуки лёд. Октябрь. Сухие листья / ложатся тихо в мокрые следы. / Я снова перечитываю письма, / что в год ушедший мне писала ты» — поэт изначально покоряет своей доверительной, предельно откровенной интонацией. «Когда тебе безмолвие ночное / навеет грусть в слезящемся окне, / то что-то очень близкое, родное / ещё не раз напомнит обо мне» — как видим, ничего ненужного, прозрачный лаконизм сравнений, классическая простота формы. Не зная даты написания, можно отнести данные стихи и к более позднему периоду. Разумеется, не исключено авторское редактирование, но лишь отчасти. Само время, эпоха, само состояние ушедшей любви передано весьма достоверно, зримо и впечатляюще.

Если прибегнуть к опыту выдающихся литераторов прошлого, то лирическое произведение колеблется между тремя и четырьмя четверостишиями. Тот же Белинский напоминал о том, что оно должно быть коротко. Немало подобных стихов и у Валерия Хатюшина, в которых такое счастливо найденное сочетание создаёт органичную цельность и завершённость. «Плывут, как письма, облака / к тебе во все концы земли, / никем не узнаны пока, / и растворяются вдали. <…> И я в мечтах о том тепле / ищу тебя по всей стране, / ищу тебя на всей земле, / ищу, а ты живёшь во мне» — вот он неповторимый феномен поэзии, словно найденный в «невыносимой лёгкости бытия», чтобы пронести любовь сквозь все времена и пространства. Однако искусство поэзии тем и отличается от геометрии, что его пропорции отклоняются от абсолютной правильности, будучи почти не различимы. Поэтическая гармония — вещь достаточно хрупкая и неуловимая. Впрочем, необходимо подчеркнуть существенный момент — любое поэтическое произведение В. Хатюшина никоим образом излишне не перегружено ни по форме, ни по содержанию. К примеру, стихи: «Мне на голову звёзды падают; / для чего — я не знаю сам…» (1969) несут в себе необыкновенную лирическую ясность, не отягощённую какими-либо условностями. «Написать ей, наверно, надо бы, / охладев ко вчерашним дням… / А на голову звёзды падают… / Отчего — я не знаю сам» — нечто непостижимое, когда любовь, как и жизнь, опровергают очевидные истины.

Достаточно упомянуть в этой связи сюжетное произведение «Первые цветы» (1970), где обычная жизненная ситуация, вполне понятная по своему повествованию, высвечивает драматургическую силу лирики В. Хатюшина. «Без мужа, без детей, немолодая… / Я к ней зашёл в её сутулый дом» — общими крупными штрихами поэт рисует портрет одинокой женщины, которой впервые дарят цветы. «Она стояла, глаз не поднимая, / как бы застыв от жгучей немоты… / И я молчал, ещё не понимая, / что в первый раз дарили ей цветы. <…> И виновато, грустно мы простились, / я ей в ответ ни слова не сказал, / но помню я: как будто осветились / её доселе мутные глаза». Мне думается, что более пронзительней высказать мысль про женскую боль одиночества, боль неосуществимой любви, её неутолимую жажду нельзя. Тема заявлена в первой строфе, а сама идея, её неоднозначная суть и сильная позиция открываются лишь в последней: «Ей знать не надо этого обмана: / цветы как деньги были — заодно. / И я достал бутылку из кармана, / чтоб вылить в землю красное вино». Так или иначе, но обыденное и высокое здесь пересекаются, говоря о философской двойственности мира.

Между тем, очень любопытно смотреть на даты написания тех или иных стихов, соотнося возраст автора с эволюцией его чувств. Поэту — 23 года. Перед нами — произведение «Август», пронизанное мотивами умирания любви, правдой убитых желаний, той обнажённой правдой, что сокрыта, как тонко замечает поэт, «в прохладе чувств, лишённых простоты». Когда любишь, то действительно в отношениях присутствует невероятная обоюдная лёгкость. «Раскаянье и разочарованье, / а не печаль дождей и увяданья / теперь виной угрюмству моему» — сложно предположить, касательно самого текста, что его автор так молод. «Ну что же делать в пору увяданья? / Когда уже не ищем оправданья / упрёкам и холодности своей. / Когда мы сами призрачно чужие, / когда деревья в парке чуть живые / и шум листвы всё тише, всё слабей…» — мы будто попадаем в символическую атмосферу увяданья природы, созвучной увяданью любовных чувств. Осень — знаковое время в природе, наполненное прозрениями, когда сложно жить вопреки Экклесиасту, когда действительно всё проходит, и ты глубже и глубже постигаешь вечную философию мира и человеческого бытия. И мягко струятся печальные строки стихов поэта и, словно пожелтевшие кленовые листья, медленно падают к ногам ошеломленного читателя. В этом ключе прощальной мелодии расставанья не менее пронзительно звучит и стихотворение «Я хотел позабыть наши дни…» (1971). Можно сказать, лишь одно: так написать о любви, так передать энергетический накал чувств, восходящий к её высшей точке, дано только тому, кто сам по-настоящему любил: «Я раздавлен тоской, / я измотан, измучен, истерзан, / как в предсмертном бреду, / я кричу: не могу без тебя! <…> Только дай мне одну / даже пусть невозможную встречу! / Я не знал до сих пор, / что так страшно, / так больно люблю». Комментарии — бессильны. Ведь любовь — и восхождение, и бездна, из которой можно только вымаливать чьи-то души, делая это по-достоевски жертвенно и человечно.

Гармонией поэтического единства, пушкинским «чувством соразмерности и сообразности» проникнуто произведение «Воспоминания» (1971), состоящее как бы из трёх небольших лирических стихотворений и напоминающее в жанровом плане форму трилистника. «Ты помнишь тёплый дождь, / тот нежный и безмолвный… <…> Ты помнишь зимний сквер, / торжественно застывший… <…> Ты помнишь ночь огней / томительных и грустных, / как свет в твоих глазах / холодный и печальный… / Я тоже вспомнил всё / теперь, когда так пусто: / ни горестной любви, / ни радости случайной…» — слышатся элегические, приглушённые ноты, и счастье, и несчастье одновременно охватывают душу, наполняя её томительной тоской.

Борис Пастернак когда-то писал о «поэтическом элементе в периодической системе поэзии», подразумевая, что без него не может быть подлинных шедевров. В чем же секрет этого элемента? Его модус не поддаётся чёткому определению, его возможно лишь почувствовать, как ветер, как дождь, как звонкую весеннюю капель, или, как долгую тревожную ночь… Лирическая поэзия — это обращение, звучащее обращение, что сродни заклинанию, молитве. И в лирике В. Хатюшина есть нечто мистическое, усиливающее таинственное ощущение некоторых текстов, как в стихах, которые я бы назвала пророческими: «Ночь тяжела обидами. / Горечь — как в сердце нож. / Где ты, моя любимая? / Как ты теперь живёшь? / Звёздные тучи по небу — / тени моих потерь. / Помнишь ли ты хоть что-нибудь? / Кто я тебе теперь? / Снова ночами чуткими / в окна твои дышу; / Вновь ты не спишь, ты чувствуешь: / я на тебя гляжу. / Катится голос времени. / Видишь, как ночь светла… / Память безликим демоном / в душу твою вошла. / Нет, не ушло в предание / небо добра и зла: / слышишь моё дыхание, / видишь мои глаза…» (1971).

За совершенным стилем, за чеканным слогом, навсегда входящем в сердце, когда стихи — сама архитектурная форма, сжатая и предельно завершённая, когда каждая строка, будто вписывается в вечность, угадывается отстранённый взгляд со стороны, дистанционный от всех и вся, — свойство редкое, некий «поэтический элемент», упомянутый Пастернаком, который достаточно часто проявляется в поэзии В. Хатюшина. Собственно, этот феномен прочитывается и в стихотворении «Всё равно» (1972), поражающем, с одной стороны — «убийственной любовью», с другой — трезвым спокойствием. «Измена. Раскаянье. Всё равно. / Я как никогда спокоен» — вот она, пушкинская фраза, сказанная устами Онегина, героя его гениального произведения: «Учитесь властвовать собою…» — как в зеркале отражённая и в стихотворении В. Хатюшина.

Годы. Времена. События. Автор стремится воспроизвести каждый год десятилетия, восстановить в памяти, как будто хочет увидеть в мельчайших деталях то, что не увидел тогда: слишком близко — изнутри. Хочет обозначить сюжет времени, его краткое историческое мгновенье. Мне представляется, что и любовь тоже может стать убедительным свидетельством прошлого. Ушедшая эпоха семидесятых была по-своему героической, эпохой легендарных строек и достижений, колоссального освоения новых территорий России. В людях жила, как писал поэт Николай Майоров, жажда «любой ценой дойти до смысла… найти вещей извечные основы». В унисон с гимном дальних дорог, звучащих у большинства поэтов того поколения, звучит и стихотворение В. Хатюшина «В дороге» (1971), которое рифмуется со стуком прокуренных вагонов, вторившим гитарным аккордам, когда в душу стучалась поэзия великой романтики, поэзия новых и заманчивых дорог. «Поезда мои, поезда, / уносите меня от дома, / будет Родина мне знакома, / поезда мои, поезда. <…> Уезжаю на край земли, / незнакомку зову туда же, / подобревшие пальцы глажу, / уезжая на край земли». Эти поезда словно навечно уносили пылкую молодость любви и трудовой задор мужественного поколения сороковых и пятидесятых.

Отчетливо выделяются своим ярко выраженным сюжетом и стихи «На свадьбе» (1973). «<…> Меня по Северу мотало. / Я строил планы: вот вернусь… / «Прости меня», — она писала, / и лучший друг писал: «Женюсь». / Сжигались чьи-то обещанья, / гремели в сердце поезда, / мне свадьба виделась прощаньем / и с ним, и с нею навсегда». Автор здесь просто мастерски и классически разрешил жизненную ситуацию. Надо признать, что ему по-пушкински удалось совместить несовместимое: «И как тут высказать, что горше? / И всё ли выскажешь в словах?.. / В его глазах нашёл я больше, / чем потерял в её глазах» — вдруг признается он в неожиданно пришедшей мысли-откровении.

Любовная тема в произведениях В. Хатюшина не так проста и однозначна, как может показаться на первый взгляд. Она требует к себе пристального внимания, недаром и не зря поэт посвятил ей отдельную книгу. И токи, идущие от его напряжённой лирической строки, остро ощутимы, как это было ощутимо практически у всех поэтов ХIХ века. В творчестве В. Хатюшина прочитывается как диалектика традиций, так и диалектика собственного новаторства. Поэту из всех литературных направлений, вне всякого сомнения, ближе реализм. Словно на одном дыхании создано стихотворение «Надрыв» (1973), всё оправдывающее безраздельно и властно захватывающим чувством любви: «Люблю красавицу пригубить, / стремленье выпить притая, / меня когда-нибудь погубит / шальная влюбчивость моя. <...> Живу мгновеньем, вспышкой, взрывом / и после — гибну, одинок» — любовь как продолжение себя, когда можно и раствориться в блаженстве, но можно испытать и «надрыв души». Наивность молодости, ее неутолимая жажда любить хорошо выражена, к примеру, и в таких противоречивых строках: «Что делать мне с нелепым сердцем! / Оно не может не любить», отражающих суть его лирического героя.

Предельный надрыв душа испытывает и в момент угасания, исчезновения любовного чувства. «Надорванная тишь» любви ранит больно, почти смертельно, не оставляя былых иллюзий, сжигая за собой пройденные мосты, погружая в состояние холодной пустоты. «…а на дворе весна…» — напишет В. Хатюшин, усиливая горечь любовной потери.

Читая книгу поэта, понимаешь, что её нельзя пролистать страницу за страницей. Останавливаешься и обязательно находишь новые стихи, поглощающие все твоё внимание. Поэту — 27 лет. Он состоялся как художник слова. Оглушает своей убедительной и неистовой правдой произведение «Расплата». Вещее и мистическое, будто гипнотизирующее всевластным и веским словом: «Настал сей миг — и мы теперь чужие. / Я вновь стерплю, не плача, не виня… / И эта боль, как многие другие, / рассеется на сердце у меня. / Ты, уходя, не прятала улыбки, / но голос мой тебе навечно дан, / твоя душа страшней не сыщет пытки, / когда придёт расплата за обман». Поэт намеренно вводит в пространство текста метафоричные образы, он словно повелевает глаголом, неистово сжигая сердца. И любовь воспринимается как кара, как возмездие, что настигает предавшего её неминуемо: «Твоя весёлость в слёзы обратится, / и будет жутко, пусто и темно, / когда немая память, словно птица, / прошелестит крылом в твоё окно. / Однажды ночью глухо скрипнут двери, / сон до утра отнимут и покой… / Во тьме блеснут глаза… Ты мне не веришь? / Закрой глаза — они перед тобой…» (1975).

«По ней одной всю жизнь тоскую»

Бескорыстной, глубокой любовью

Научи меня, Боже, любить!

Иван Бунин

Когда человек любит, он проникает в суть мира. Испытав глубинное потрясение чувств, он навсегда уверует в то, что высшая истина — любовь. Как безоговорочно уверует и в то, что «Бог — есть Любовь» (1 Ин. 4; 8). Большинство своих произведений поэты традиционно посвящают материнской любви. Но В. Хатюшин показал и силу чувства отцовства, прочно соединив эти оба чувства в стихотворении «Единство»: «Отцовское чувство безмолвно / и этим весомо вдвойне. / Смотрю на рождённого, словно / он бился под сердцем во мне. <…> Два сердца тоскующих ждали / мгновенья, чтоб слиться в одно — / в живое, как праздник, единство, / в серьёзное наше житьё. / …Из боли её материнства / исходит отцовство моё» — и, разумеется, вызывают особое доверие столь возвышенные строки, подкреплённые осознанным чувством отцовской любви. 

Белинский, характеризуя лирическое произведение, говорил о том, что оно как будто «лишено всякого содержания», ведь для него важен «мир внутренний», потому что «содержание непереводимо на человеческое слово». Для поэзии В. Хатюшина свойственна пронзительная эмоциональность «тихой лирики». Совершенно потрясающе в этом плане стихотворение «Моя любовь» (1977). Мне представляется, что поэзия любви — извечная тайна, которую автор и пытается разгадать. Любовь-фантом — некий магический женский образ, далёкий и манящий: «По ней одной всю жизнь тоскую, / средь женщин всех её одну / не обниму, не поцелую, / не оттолкну, не обману. <…> Ко мне волшебный дух нисходит, / всю ночь в окне звезда горит, / когда она меня находит, / когда со мной заговорит… / Как будто вечности сиянье / сойдёт в ночной голубизне, / как будто голос мирозданья / судьбу нашёптывает мне. <…> Я ей до святости послушен, / хоть стынет горечь на устах… / Когда она глядит мне в душу, / я вижу боль в её глазах. / Я за неё на этом свете, / уже наученный добру, /всем существом своим в ответе, / она умрёт — и я умру».

Всего лишь литературная параллель, в очередной раз подтверждающая высокую художественную планку поэзии Валерия Хатюшина, — это стихотворение «Среди миров» поэта Серябряного века Иннокентия Анненского, которое удивительно отозвалось сквозь столетья, в чём-то перекликаясь со стихами нашего современника: «Среди миров, в мерцании светил / Одной Звезды я повторяю имя... / Не потому, чтоб я Ее любил, / А потому, что я томлюсь с другими. / И если мне сомненье тяжело, / Я у Неё одной ищу ответа, / Не потому, что от Неё светло, / А потому, что с Ней не надо света».

Именно высота невысказанных чувств, избранных автором, высота, непостижимая как мир, трагизм, разрешающийся нравственным просветлением, приобщает лирические произведения В. Хатюшина к лучшим поэтическим созданиям отечественной поэзии от Пушкина до Тютчева, Фета, Анненского, Бунина. Буквально рядом, на следующей странице книги, находим и другие стихи, метафорически воплощающие яркие классические образы-символы: «…Не погубить себя во зле, / и не убить, и не украсть, / пройти свободно по земле — / и чтоб ни разу не упасть. / Чтоб, не споткнувшись, пронести / такое чудо, как любовь, /когда на всём твоём пути / цветы и кровь, цветы и кровь…» (1978).

Не будем забывать и того, что одна из основных функций литературы — гедонистическая, вызывающая тонкое чувство прекрасного и сулящая наслаждение от текста. И тайну творчества надо искать в любви. Ведь любовь сродни творчеству. «Пишу — значит люблю», — повторял М. Пришвин. «Любовь — это что же такое?» — задаётся закономерным вопросом и лирический герой В. Хатюшина. «Спроси у рябины, спроси у воды, / что в речке блестит на рассвете, / спроси ты у первой вечерней звезды, / а больше никто не ответит…» — любовь полна недосказанности, которую никоим образом в рациональных категориях не выразить. Между тем, лира поэта с каждым годом, с каждой новой строкой становится всё более эмоциональней и пронзительней. Благодаря максимальной краткости и выразительности, когда словно врезаются в душу заострённые и сверкающие слова, вселяющие горько-радостное чувство, В. Хатюшину удаётся достичь неповторимого художественно-лирического эффекта. Сегодня, как правило, большая удача, если удаётся выбрать какие-то отдельные стихи тех или иных авторов, тогда как в книге В. Хатюшина, почти всё видится существенным и важным. Останавливаешься и перехватывает дыхание, будто находишь себя самого, свою жизнь. Щемящая искренность, душевная чистота и гармония — картина совершенная и целостная от начала и до конца предстаёт в произведении «Ночь» (1979): «Она шептала мне о вечном, / я пил любовь с её лица, / блуждали мы по тропам Млечным, / которым не было конца. <…> Летели мы во тьме кромешной, / казался мир чужим уже, / и было тихо и безгрешно, / и так спокойно на душе…»

Очарование этих стихов непередаваемо. Любовь — олицетворение вечного, не подвластного течению времени. И мы видим бренность земного в бесконечной перспективе Вечности, когда соединяются поэзия и любовь, становясь единственным способом преодоления смерти.

Лирический ореол, эмоциональный всплеск чувств, растворяющийся в музыке, этой трепетной душе мира, привносит в поэзию В. Хатюшина и высокую мелодичную ноту, хранящую память и боль давно забытых чувств. «И зазвучит под струнами тугими / такая грусть в бездонной тишине, / что ощутишь ты пальцами своими / живую боль в натянутой струне…» — струятся энергетически напряжённые строки романса, всплывающие в душе, «как песня, как виденье» прошлого, как «всё, что прошло когда-то сквозь тебя».

Вот что писал в своей книге «Когда настанет день прозренья. Лира В. Хатюшина» критик и прозаик Евгений Ованесян: «Есть в «Уединенном» В. Розанова одна краткая запись, которая, пожалуй, стоит многих литературоведческих томов: «Секрет писательства заключается в вечной и невольной музыке в душе. Если ее нет, человек может только «сделать из себя писателя». Но он не писатель...» У каждого истинного поэта эта невольная музыка возникает, наверное, в самом раннем детстве — и потом сопровождает его всю жизнь, связывая с корнями и не давая взять фальшивую ноту».

Впрочем, наряду с постоянно звучащей музыкой в душе, характерна поэту и философская сосредоточенность; и металлический холодок одиночества нет-нет да и вкрапливается в его тексты. Беспощадная правда страдания и предательства — достаточно сложная и неоднозначная тема в любви. «Солгать в глаза — не стоит ни гроша. / Скользить мы начинаем слишком рано / по правде, как по лезвию ножа, / над пропастью сладчайшего обмана» — печальная наука, о которой тонко сказано автором и которую мы тоже постигаем, вопреки истинной философии чувств. «Моя любовь — она печальна, / а ваша слишком весела» — вот она, квинтэссенция отношений, противоречивых и двойственных. Подобный парадокс он выразил и в этих строках: «О женщина! Сильны её причуды. / Таинственна, как ночь, ясна, как день, / она подобна тени нашей всюду / и всё ж неуловима, словно тень» (1982), магически притягательных своей восточной мудростью.

«Судьба нас всех по кругу гонит»

 Нужно отметить, что лирико-философский, нравственный поиск в произведениях автора тесно взаимосвязан с многогранной темой любви. В. Хатюшин — поэт, остро ощущающий переломный характер своего времени. Хронология дат — один из существенных моментов книги «Напряжена душевная струна…» Год 1986-й — новое литературное время, перестроечное во всём. Затем 90-е — лихие или «свободные». Однако время календарное и литературное не всегда совпадают, что мы и видим в его лирике. 40 лет — определенный жизненный рубеж. Более остро и зримо обозначается тема одиночества, разрыва и прозренья. «Печальная внутренняя музыка слов», которую отмечал критик Е. Ованесян, явственно слышится в стихах поэта: «В любви невиноватых нет. / С тобой мы оба в ней повинны. <…> Связала нас одна вина, / что мы несём друг перед другом, / и на двоих беда одна / на души нам легла недугом» (1987). Аналогично в этой неизбывной печали утраты и стихотворение «Уход» (1988), больно ранящее разрывом, последним прощальным словом расставания. Но уходит ли навсегда любовь, если когда-то появившись, где-то остаётся её «заветный исток», остаётся до скончания мира: «Я знаю — приду я туда, / где блещет ночная вода, / в которой звезда, как цветок… / Там сделал я первый глоток».

Судя по всему, память любви требует мужества и благородной высоты чувств, даже в момент полной душевной пустоты, в роковой момент горького прозренья. «Чужие мы с тобой, чужие, / уже давно чужие мы. / Глаза бесстрастно-ледяные / погасли в сумерках зимы» (1989) — чеканный слог щемяще-холодных слов будто рассекает сердце на две половины и невозможно уже ничего изменить. Былое счастье невозвратно. И для лирической поэзии В. Хатюшина свойственно трагедийное восприятие жизни. «Трагическая лира», по словам самого поэта, проходит через всё его творчество. Так было у многих русских классиков, к примеру, и у того же Ф.И. Тютчева. Предельно конкретно и ясно, излив всю боль ушедшей любви, В. Хатюшин высказался в откровенных и прямых стихах: «Мы всё с тобой уже сказали / в проклятье этих горьких чувств… / И в мире нет такой печали, / что не касалась наших уст. /Чем удивим ещё друг друга? / Какою новой прямотой? / И вряд ли вздрогнем от испуга / за той последнею чертой, / когда, в глаза взглянув угрюмо, / уйдём безропотно во тьму, / где — ни обидных слов, ни шума / и жизнь не в тягость никому…» (1990).

Яростное борение противостоящих сил происходит не только в окружающем мире, но и в человеческой душе. Проникновенная искренность, точность в передаче интимных переживаний придают его поэзии неповторимую ауру разнообразных чувственных оттенков. «Не надо признаваться мне в любви, / не нужно обжигать огнём соблазна, / в моей тоской отравленной крови / горчайший ток пульсирует бесстрастно» (1995), — и «бежит отравленная кровь», струится по нервным жилам, как когда-то у героини стихов Н. Гумилёва. За видимой простотой и лёгкостью многих произведений В. Хатюшина, о чём говорят критики, кроется глубокая и напряжённая работа души, неимоверно большая ответственность поэта за изречённое слово. Непередаваемая боль любви, оказывается, может быть выражена в лаконично сжатых фразах, словно непроизвольно, невзначай брошенных автором: «Мне, видно, задано судьбой — / влюбившись, разочароваться», и там же: «О том, что счастья нет в любви, / скажу лишь я один, быть может».

От стихотворения к стихотворению перед нами всё четче вырисовывается портрет зрелого и опытного мастера словесности, умудрённого жизнью. И, что бы в жизни ни происходило, важно остаться человеком, сохранив в себе лучшие качества. «Если отвергают доброту, / это значит — отвергают Бога. / Я к тебе с раскаяньем приду, / попрошу прощенья у порога» — любовь неизмерима в своём всепрощении и в своей жертвенной доброте. Болезнь нашего века — эгоистическое одиночество. Мир пропитан вселенским одиночеством. В настоящей любви, в которой есть Бог, нет эгоцентричной сосредоточенной самости. Пропасть одиночества, оставляющая «горький пепел» в душе, когда любовь давно прошла, открывается в стихотворении «Посвящение» (2001): «Но еще до сих пор не остыло / и трепещет, стуча у виска, / всё, что было меж нами, что было, — и любовь, и печаль, и тоска...»

Любовная лирика не может существовать без лирики пейзажной, наполненной волшебной мелодией природы. И эта редкая музыкальность входит в поэзию Валерия Хатюшина легко и естественно, создавая головокружительное состояние любви, вмещающее в себя целый мир. «Ты позвонила, чтоб сказать «люблю», / увы, не мне сказала — февралю, / просторам снежным, звёздам, небесам… / В иной удел не верил я и сам. / Прости, давно обвенчан я с зимой, / она живёт и день, и ночь со мной. / И снег, и ледяные небеса / давно в мои просыпались глаза» (2002). Казалось бы, сиюминутная ситуация, красивая и мимолётная, но ей дано стать в стихах поэта именно тем прекрасным мгновением, что хочется длить и длить, возвращаясь к нему всю жизнь. Подобное состояние сравнимо с тем «чудесным стеснением в сердце», с тем «всепроникающим присутствием поэзии», что рождены подлинным искусством, о чём восторженно и романтично писал К. Паустовский.

Несмотря на то, что в современной литературе много публицистичности, в ней достаточно широко представлена есенинская линия. Однако несравненный лиризм удивительного русского поэта, интимность его песни нынче под силу не каждому. Не прошёл мимо такой волнующей темы и В. Хатюшин, словно послав проникновенному песнопевцу Руси некий своеобразный привет, взяв к своим стихам эпиграф С. Есенина: «Голубая кофта, синие глаза…» Песенная напевность этих стихов покоряет, входя в душу ритмичной и отточенной строкой: «Пасмурное небе, / тёмная вода. / Я к тебе приеду, / может, навсегда. / Золотые нивы, / синие дожди. / Ты меня увидишь — скажешь: уходи!» — и бесшабашная есенинская удаль здесь вовсе не отголосок чужой мелодии, а его собственный голос, не затерявшийся среди тысячи иных поэтических голосов.

Поэт не может творить, не обладая духовной и художественной интуицией. В стихотворных произведениях Валерия Хатюшина чувствуется сосредоточенная пристальность и трезвая реальность прозы, где главный критерий таланта — правдивость. Ему часто удается воплотить в одном произведении и непостижимую философскую сущность любви, и противоречивую сущность мира, в котором мы все соединены и в то же время так далеки друг от друга, каждый блуждая в своём одиночестве. Юрий Трифонов считал, что в литературе важен не только «запах, звук и цвет» времени, но прежде всего важен тщательный и подробный самоанализ. И для Валерия Хатюшина необходимо уловить, почувствовать невидимые пограничные грани любовных ощущений:

Судьба нас всех по кругу гонит.

И в этой спешке — все сгорим.

В летящем под землёй вагоне

глаза в глаза — вдвоём стоим.

Мы под землёй летим по кругу.

Под свист и шум. Куда? Зачем?

Без слов глядим в глаза друг другу,

нигде не связаны ничем.

Летит вагон. Чужие люди,

уйдя в себя, не вспомнят нас.

Никто на свете знать не будет,

что видел я лишь только раз

её глаза… На остановке

я через круг сойду во тьму,

с чужим плечом столкнусь неловко,

став безответным ко всему.

Среди толпящихся, галдящих

мы не расстанемся никак.

Сжигает всех, во тьму сходящих,

летящий свет, свистящий мрак.

Ждём неизбежную разлуку

мы, отражённые в стекле.

И всё ещё летит по кругу

небесный взгляд в подземной мгле…

(2010)

 Поражает своей многомерностью сквозной для лирики образ поезда, летящего вагона — метафора вечного движения — абсолютно точно найденный поэтический элемент. В результате мы видим потрясающие по мастерству стихи, гениально интерпретированные в философском ключе. Некая медитация, взгляд на мир изнутри. Здесь важнее контекст, чем оголённая семантика слов. Ведь лирика — непрерывный эксперимент над собой, заставляющий совершать внутренний самоанализ. Известный поэт Анатолий Аврутин в очерке «Рыцарь русского образа», посвящённом творчеству В. Хатюшина, тонко уловил в данных стихах «любовную озарённость», присущую «исключительно мудреющим с возрастом», будучи «убеждён, что перед нами ещё неоценённый толком современниками шедевр, который по силе звучания, философской глубине и пронзительности чувств можно смело включать в сокровищницу русской словесности».

И, безусловно, особо выделяются среди философско-любовной лирики В. Хатюшина — стихи о любви к России, затрагивающие неоднозначную природу человека, связанную с рефлексией времени, ставящего его пред личным выбором и личной ответственностью. По словам критика Е. Ованесяна, В. Хатюшина всегда отличала «безраздельная любовь к Отечеству». Приведем выдержку из его книги «Когда настанет день прозренья. Лира В. Хатюшина»: «Десятилетие назад, в предчувствии роковых для Отечества последствий перестроечной смуты, Валерий Хатюшин, опираясь на заветы русской классики, определил сущность и назначение поэта в годину суровых испытаний, несомненно соотнося это суждение с духовными истоками и смыслом собственной литературной деятельности: «Сейчас, когда страна в беде, когда она нуждается в защите и в добром умном слове, ей нужен поэт-подвижник, поэт-патриот, пришедший от самой земли русской и вскормленный ее горькими соками». Конечно же, такая позиция не рождается по заказу или вдруг, в ее основе — глубинное, выстраданное чувство ответственности за всё происходящее на родной земле. Лирик по преимуществу, В. Хатюшин выдвинул на первый план гражданственную поэзию и неразрывно связанную с ней патриотическую публицистику, которые явили собой взаимопроникающие ипостаси его творчества, бросающие отблеск и на лирические произведения».

Да, любовь поэта к Родине чиста и возвышенна, она не на показ, она давно живёт в измученной душе, преданной своей единственной земле, словно любимой женщине, словно вечно тоскующей по сыну матери: «Любовь несчастная моя… / Другой не будет. / В сетях земного бытия / кто нас рассудит? <…> Моя несчастная любовь… / Любовь к России» (2010) — в двух последних строках излита всепоглощающая любовь, составляющая смысл его жизни, судьбы и творчества.

«Остывшая любовь осенних хризантем…»

О, как на склоне наших лет

Нежней мы любим и суеверней…

Сияй, сияй, прощальный свет

Любви последней, зари вечерней!

Фёдор Тютчев

Безысходность, трагичность жизни и любви особенно остро ощущается с годами. Иосиф Бродский на этот счёт замечал, что «в настоящей трагедии гибнет не герой — гибнет хор». Нечто подобное происходит и в произведениях Валерия Хатюшина, где гибнет не его лирический герой, а гибнет сама любовь. Сковывает сердце томительно долгое одиночество, до боли пронзительное, когда давно ушла молодость: «Остыло сердце, и уже не верится, / что груз годов окажется химерой, / что впереди ещё тебе отмерится / любовной муки самой полной мерой». Последняя строфа этого стихотворения отчётливо напоминает мудрые восточные рубаи: «В морозной дымке полуночной лунности / судьбе за всё останься благодарен. / Коль не сберёг свою любовь ты в юности, — / не будешь ею в старости одарен» (2008).

Выбирая путь реализма и следуя его элементарным критериям, В. Хатюшин выбирает, прежде всего, путь утончённого художника слова, глубокого и вдумчивого. Он сочетает в себе талант поэта и живописца, перу которого принадлежит яркая лирическая пейзажная поэтика. Так и хочется порой обмакнуть кисточку в прозрачные краски и писать, писать поэтическую картину, исходящую бесконечной нежностью: «Опадает сирень, исчезает… / И вернулись на миг холода. / Майский день, словно жизнь, угасает, / погружаясь во мглу навсегда. <…> И такую почувствую нежность / в невесомой, в горячей руке!.. / Всех остывших ночей безутешность / просквозит по шершавой щеке» (2012). А в романсовых стихах: «Осыпался жасмин и лето поседело, / умолкли соловьи, пошёл на убыль день… / Опавший иван-цвет застыл осиротело, / и шепчет о былом угасшая сирень» (2012) сквозит минорная музыка тютчевских строк, навеянных печалью осеннего увядания, но всё же оставляющих надежду на последнюю любовь.

В любви как главной составляющей нашей жизни так же существует философская проблема выбора и проблема свободы. Вероятно, именно это и определяет ту опасную черту, когда поздно что-либо менять. «Последняя любовь — души живая тайна, / сокрытая от всех, безмолвна и грустна. / Я помню этот день. Мы встретились случайно, / когда в дождях цвела московская весна. <…> Уж столько лет прошло. Безмерная разлука / хранит тепло любви в своих мечтах и снах… / И пишет мне она с тоской: «Какая мука…» / Я отвечаю ей: «До встречи в небесах» (2017) — трепетная и неуловимая нежность и одновременно какая-то неизбывная тревога волнуют душу в этом произведении, которое так и называется «Последняя любовь». Не исключено, что похожие моменты были в судьбе каждого из нас, потому они так понятны и близки.

Впрочем, интересно вернуться и в 1984 год. Поэту — 36 лет. Уже тогда он пишет обнажённые строки, лишённые каких-либо иллюзий: «Печальна поздняя любовь. / Мы в ней с тобой неравноправны. / Готовит муку плод отравный… / Но ты судьбе не прекословь» (1984). Что это — предчувствие? И всё явственнее проступает мотив, как бы определяющий итог душевных исканий: «Любви счастливой не бывает…» И неотступно звучит мотив воспоминаний, ведущий нас к своим первородным истокам: «Моих любимых голоса / зовут меня из дальней дали. <…> И матери я вижу взгляд / в моём зеркальном отраженье…»

Не оставляет никого равнодушным ещё один шедевр Валерия Хатюшина: «Нас тоже на свете любили… / Два царских подарка мне были. / Два имени связаны с ними, / душою навечно хранимы. <…> Две шумно зовущих стихии / в сердечной моей ностальгии. / Как два неизбывных свиданья, / как два неразрывных названья… / Балтийское море — Татьяна / и Чёрное море — Оксана» (2013) — смелая исповедь души, чистая и возвышенная, как непреходящая память любви, где каждые две лаконичные строки пронзают насквозь, будучи навсегда вписаны в бесконечную Книгу Любви, которую пишет каждый, живущий на этой земле. Поэт предельно открыт и откровенен перед читателем, искренне посвящая его в тайны собственной души. И абсолютно прав, эта исповедальность дорогого стоит. Она в полной мере оценена поклонниками его поэзии.

Любовь — единственное оправдание наших нескончаемых потерь и утрат. В ней одной — вера, надежда, в ней — подлинный смысл человеческой жизни. Основная и самая большая цель всех поэтов — разгадать божественный замысел тайны о человеке, постигнуть вечные проблемы бытия, смерти и бессмертия, любви и творчества. Для Валерия Хатюшина всегда был и остаётся важным философский план, когда за простотой формы поэтического произведения стоит глубокий эмоциональный и интеллектуальный подтекст. В его стихах отнюдь неслучайно присутствует это есенинское нежное, дарующее душевное просветление: «Одинокое облако в небе ночном, / одинокая рядом звезда… / Не жалеть ни о чём, не грустить ни о ком / я, увы, не умел никогда. <…> Но как прежде, как прежде, грустят обо мне / уходящие вдаль поезда / и белёсое облако в тёмном окне, / и манящая эта звезда… (2016)

Сквозь толщу лет и множество созданных образов и тем, преодолевая усталость души, разочарование и боль, беря свое начало в двадцатом столетье, рождалась лирическая поэзия Валерия Хатюшина, пропущенная через кропотливую детализацию времени, — поэзия ХХI века, вобравшая в себя самое лучшее, сокровенное и заветное, старое и новое, вобравшая прошлое и настоящее, бесстрашно глядящее в глаза грядущей эпохе. И мы слышим его зрелый голос, умудрённый жизнью, свободный и пронзительный, лирический голос, наполненный любовью ко всему земному, голос настоящего русского поэта.

Всё будет повторяться в неизменном круговороте мироздания, вновь и вновь возвращая нас к трепетно бьющемуся «сердцу цветка», излучающему любовь:

Цветёт жасмин, и облетает цвет…

Изменчив мир в движении планет.

Текут столетья, и бежит река.

Жизнь коротка и вечна у цветка.

Всё повторится в волнах новизны,

Моим вискам добавив белизны…

г. Минск