Во втором номере «Нашего современника» за 2006 год опубликованы письма Юрия Кузнецова поэту Виктору Лапшину, живущему в г.Галиче. Видимо редакция «НС» решила, что каждое слово Ю.Кузнецова крайне ценно для современной литературы, и теперь можно и нужно печатать абсолютно всё, что им когда-то было написано и сказано. Понятно, что В.Лапшину захотелось таким вот способом повысить собственную значимость в глазах читателей, но вот зачем это нужно было «Нашему современнику» – не понятно.
Еще при жизни Кузнецова в русских литературных кругах почему-то очень многие совершенно искренне считали, что критиковать его никому не может быть дозволено. А уж теперь, после его смерти, – и подавно. Тем не менее они же, его защитники, с понимающей улыбкой воспринимали его собственные выпады – и в сторону классиков русской литературы, и в сторону современников. И ныне эти выпады, характеризующие в первую очередь самого автора, продолжают публиковаться. Открываем «Наш современник» и читаем.
04.06.1985. «Тютчев косноязычен. Свидетельство тому стихи: «Силенциум», где он нарушает ритм. Пигарев, который вел семинар по Тютчеву во время моего пребывания в Литинституте, находил, что такое нарушение ритма – загадочное своеобразие поэта. Какое к черту своеобразие! Косноязычие».
15.09.1987. «Книгу Глушковой я не читал и читать не намерен (речь идет о книге критики «Традиция – совесть поэзии». – В.Х.). Мне, однако, приводили по телефону ее пассажи. Да, пышет ненавистью и корчится на месте, ужаленная тарантулом злобы ко мне. Это вполне объяснимо по мелкости ее женской природы».
16.12.1988. «Немного насчет Котюкова. Я разорвал полгода назад всякие с ним отношения. Я его много раз предупреждал раньше, чтобы он не ныл и не злобствовал по любому поводу… Как только он входил ко мне в дверь, то первое слово начинал с нытья… К тому же он стал дельцом. Я не стерпел и выгнал его. Он стал меня называть негодяем, так мне передавали».
25.02.1995. «Небезызвестная тебе Баранова-Гонченко, которой ты сдуру посвятил стихи, стала рабочим секретарем в СП РФ. И теперь выступает на всяких сборищах. Очень глупа».
22.02.1999. «Не знаю, следишь ли ты за «Нашим современником», хотя бы в уездной библиотеке, но я в прошлом году три раза в нем печатался. В №4 – перевод «Слолва о Законе и Благодати» митрополита Иллариона (думаю, перевод превосходит подлинник)…»
30.03.2000. «Посылаю газету с моей поэмой. На прописные буквы не обращай внимания, кроме как в начале. Идиот Бондаренко своевольно ввел прописные буквы, и в двух местах вышла на Христа пародия…»
Сначала хотелось бы поподробнее рассмотреть первый кузнецовский выпад в этой переписке – по отношению к очень известному стихотворению Ф.И.Тютчева «Silentium!» («Молчание!»), написанному автором в 1830 году, когда ему было 26 лет.
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои –
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, –
Любуйся ими – и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, –
Питайся ими – и молчи.
Лишь жить в себе самом умей –
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, –
Внимай их пенью – и молчи!..
Как легко догадаться, «косноязычие» Тютчева наш критик усмотрел, точнее, услышал в непривычных для слуха ударениях в словах «заходЯт», «звездЫ» и «разгонЯт». Но, во-первых, при таких ударениях в этих словах никакого нарушения ритма стихотворения не происходит (сомневаюсь, что Кузнецов этого не понял). А во-вторых, надо сказать, что в XIX веке, особенно в первой половине, очень многие поэты довольно часто меняли привычное для нас ударение в словах (именно для сохранения ритма). Подобные вольности нередко можно встретить и у Пушкина, и у Лермонтова, и у других поэтов того времени. И уж косноязычием это никак нельзя называть.
Но самое главное заключается в другом – в том, что через три года, в 1833 году, Тютчев опубликовал в газете «Молва» новый вариант этого стихотворения – более органичный для восприятия современным поэтическим слухом:
Молчи, скрывайся и таи
И мысли и мечты свои!
Пускай в душевной глубине
Встают и кроются оне,
Как звезды мирные в ночи, –
Любуйся ими – и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, –
Питайся ими – и молчи.
Лишь жить в себе самом умей –
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум –
Их оглушит житейский шум,
Разгонят днЕвные лучи, –
Внимай их пенью – и молчи!..
Почему-то почти во всех посмертных книгах Тютчева стихотворение «Silentium!» печаталось только в первоначальном варианте, хотя и логичнее и правильнее было публиковать его в более позднем, исправленном виде (странно было бы предположить, что Кузнецов, являясь руководителем поэтического семинара Литинститута и ВЛК, не знал о существовании другого варианта одного из самых известных стихотворений Тютчева). Но как бы там ни было, в любом случае «косноязычие» Тютчева и «нарушение ритма» – не что иное, как слишком зазнайская и вульгарная выдумка обласканного «Нашим современником» поэта.
Нельзя тут не напомнить о том, что и в дальнейшем он не оставлял своих попыток принизить значение великого русского классика поэзии. Мне уже приходилось в статье «Во имя Истины» («Российский писатель», 2003, №18) цитировать другое высказывание Ю.Кузнецова на этот счет. В беседе с В.Бондаренко, опубликованной в газете «Завтра» (2003, №33), он таким образом возвышал себя над поэтическим уровнем Ф.И.Тютчева: «…измерим уровень Тютчева по одному из лучших его стихотворений «Накануне годовщины 4 августа 1864 г.»… Тютчев смотрит с земли на небо, но он не видит души Денисьевой. А моя поэма видит и его женщину, и тень от дыма при луне. Так чей уровень выше? Духовный объем тютчевского стихотворения тонет только в одном куске «Сошествия в ад». И самое интересное – то, что Бондаренко с таким умозаключением скромно согласился.
В первом полном собрании стихотворений Ф.И.Тютчева, вышедшем в 1966 году, в примечаниях к стихотворению «Silentium!» говорится: «Silentium!» было любимым стихотворением Л.Н.Толстого. Он часто читал его вслух наизусть. «Что за удивительная вещь! – сказал он однажды А.Б.Гольденвейзеру. – Я не знаю лучше стихотворения». Не мог Толстой предположить, что придут времена, когда неприкасаемый автор с печатью прижизненного «величия» на челе назовет его любимого поэта косноязычным.
Но эти заметки будут неполными, если не привести в них примеров подлинного стихотворного косноязычия, упорно не замечаемого современной критикой: «Так в твою пасть был я брошен судьбой на пути», «Кость вырывали у пасти твоей роковой» (это, между прочим, о «родной» женщине), «Высосан мозг, и в порожней кости иной раз…», «Брошенный буду мерцать среди горних светил…», «Среди них ты ходишь и живешь, Как в гипнозе, слыша их галдеж». Все эти «твОю», «срЕди», «Иной», бесконечно употребляемые автором вместо ритмически правильных ударений в словах «твоЮ», «средИ», «инОй» или словооборот «вырывали у пасти», красноречиво говорят о его поэтической глухоте и неряшливости языка. Тут впору воскликнуть его же словами о Тютчеве: «Так может нарушать грамматику только чужестранец!». К какому действию, переспрошу я еще раз нынешних критиков, относится выражение «как в гипнозе», стоящее между двух глаголов и выделенное с обеих сторон запятыми? – «живешь, как в гипнозе» или «как в гипнозе, слыша их галдеж»? Да-да, эти элементарные, школярские признаки стихотворного косноязычия принадлежат никому иному, как любимому автору «Нашего современника» (кстати, и опубликованные на страницах «НС»).
Юрий Кузнецов действительно был уверен в том, что его перевод «Слова о Законе и Благодати» «превосходит подлинник». Думаю, не сомневался он и в «превосходстве» над оригиналом своего слишком вольного переложения Евангелия, так как, по его словам, «В Евангелиях поэзии мало» («Завтра, 2003, №33»), не утруждая себя задуматься над тем, что и в первом и во втором случае труд его вторичен. И хоть признает он в некоторых случаях пародийность своего изображения Христа, но – исключительно по вине «идиота Бондаренко».
Чего уж тут говорить о Тютчеве и Гоголе, великую поэму которого Кузнецов назвал «неудачей жанра» («А у меня с жанром все в порядке» – не смущаясь, заверил всех нас он). Ну и с живущими ныне авторами вообще церемониться было ни к чему: Глушкова, «по мелкости женской природы», «ужалена тарантулом злобы»; Котюков – «злобный делец»; Бондаренко – «идиот»; а Баранова-Гонченко – «очень глупа». И русская пресса все это печатает.
Выходит, Кузнецову было позволительно принижать русских классиков, не говоря уже о современных авторах, а вот самого Кузнецова, как решили многие, критически трогать нельзя. Как же, он ведь у них – великий… Странная логика, очень странная. Но еще более странно то, что весьма многие с такой логикой согласились.