Недалеко от моего дома, рядом с метро Автозаводская, шли дорожные работы – обновляли асфальт.

Несколько дней подряд, проходя мимо, я видел, как женщины – в возрасте и молодые – совковыми лопатами разбрасывали под колеса катка сыпучую горячую массу, выгребая ее из черной, дымящейся, смрадно пахнущей кучи асфальта, сгруженного самосвалом на шоссе.

В этот раз, побросав на тротуар лопаты, в синих с желтым спецовках они сидели гурьбой в тени под высокими тополями. Разломав на несколько ломтей батон, они молча, медленно и утомленно жевали, прикладываясь к бутылкам кефира.

Стояла июльская жара, и смрад от асфальта расходился на весь квартал.

Я, неспешно проходя, подошел к ним и шутливо обронил:

– Намаялись, бедные…

Одна из женщин, наверное, самая молодая, сдвинула на затылок красный платок, налезавший ей на глаза, взглянула на меня с ухмылкой и нехотя проговорила:

– Да уж, небось, побогаче тебя-то.

Я удивился такому ответу, но решил продолжить разговор:

– Так ведь работенка-то не дай Бог!

– А что тебе наша работа? – встрепенулась другая, постарше. – Ты, парень, дурак. Не смотри, что мы здесь чумазые. Приди ко мне домой – ты меня не узнаешь.

Женщины заулыбались.

– Лучше ко мне приходи, она замужняя, – рассмеялась та, что была помоложе.

– А что ж мы будем делать? – не унимался я.

– Книжки будем вслух читать. У меня их мно-о-го.

– Неужели? – искренне не поверил я.

– Приходи, увидишь. Я и стихи тоже люблю. Помню, читала я как-то в газете стихи о себе.

– О себе?

– Ну, не совсем обо мне, а про таких, как мы, про дорожниц. В общем, про нашу работу. Жалостливые такие стихи… А я прочитала и рассмеялась. Меня никто дорожницей работать не заставлял. Сама пошла. Да если б я захотела, так могла бы секретаршей устроиться к нашему начальнику управления, он сам меня звал. Да больно мне надо ему чаи подносить! За семьдесят-то рублей!

– Секретаршам, по-моему, не меньше ста платят, – наугад парировал я.

– Ну, ты даешь! – вскрикнула она. – Нашел чем удивить! Да я здесь все триста зарабатываю. Каждое лето в Гагры летаю, а по субботам в лучшие рестораны хожу. А ты мне – сто. Так что нечего вам, мужикам, за нас слезы лить. Наши бабы тут привыкли, да и к денежкам хорошим тоже приучились и уходить с этой работы не собираются. Я, во всяком случае, от них такого не слыхала. А что грязная наша работенка – ничего страшного. Я домой приду, горячей водичкой помоюсь, в кримплен оденусь, французскую парфюмерию на себя наложу, парик – голову, как выйду – и не узнаешь, кто я такая. Генеральскую дочку так не оденут.

Женщины, сидевшие рядом, дружно рассмеялись.

– Правильно говоришь, Танюха! Кому не по нраву – те все разбежались, а мы здесь по своей воле. Можем и тебя, дорогой, взять в нашу бригаду, не пожалеешь. Девки все дородные, просмоленные, огонь и воду прошли, одна Танюха чего стоит!

И вновь громкий заразительный смех заглушил голос говорившей женщины. Теперь уже хохотала и та девушка, которую звали Танюхой. Она положила на грудь свои широкие с толстыми пальцами ладони и пропела высоким смешливым голосом:

– Ой, приходи, парнек, любить бу-у-д-у-у! Как прикипишь ко мне с асфальтом – не оторвешься!

Шум несмолкаемого хохота начал привлекать прохожих. Некоторые из дорожниц от охватившего их смеха уже валились набок, держась за животы или пряча лица в ладонях.

Мне ничего не оставалось, как ответить:

– Ладно, так уж и быть, я подумаю.

Даже этот ответ вызвал новый прилив веселья.

– Подумай, подумай. Один день на размышление. Завтра придешь – скажешь.

– Можете не сомневаться, непременно скажу.

Уходя, я еще слышал за спиной веселый гул женских голосов.

На следующий день этих женщин на прежнем месте я больше не встретил, хотя видно было, что дорожные работы остались незавершенными.