Оглядываюсь на двадцать лет назад и с горечью думаю: что же случилось с нами? Как мы смогли потерять нашу великую Родину? Почему, отчего наш народ в большинстве своем безвольно и малодушно наблюдал за гибелью страны? Ответов на эти вопросы есть множество, но все они не способны оправдать свершившейся народной катастрофы и реального факта: обескровленная, вымирающая Россия поставлена на колени. Это не значит, что она погибла и что народ русский окончательно смирился перед мировым злом и сатанинской мощью Америки, но гекатомбы русских жертв, накрывших нас с головой, наполнили многие сердца страхом и безысходностью. Народ наш деморализован и духовно опустошен.

Мы не можем знать воли и целей Провидения. В земном мире все имеет закономерность и смысл. Собственно, мы и должны были встать на колени после семидесяти лет атеизма, чтобы осознать свои грехи, чтобы раньше других очиститься и, содрав с глаз коммуно-демократическую пелену, воочию разглядеть истинных врагов – своих и всего человечества.

Нет, не все молчали в эти последние двадцать лет. Среди нас было немало тех, кто боролся за освобождение Родины от дорвавшихся до власти моральных уродов и их лживой демагогии. Нас было немало – тех, кто вышел на битву с врагами и предателями. И эта битва шла не на жизнь, а на смерть. Летопись той борьбы со многими подробностями, именами, историческими хитросплетениями изложена мною в книге «Черные годы», изданной в 2000 году. Может быть, эта книга кому-то в будущем поможет разглядеть и понять наше жуткое время, поможет увидеть то, что не все испуганно сидели сложа руки. Да, мы на сегодняшний день проиграли. Но если даже в поражении у народа были герои, ему есть чем оправдаться перед судом истории.

 

* * *

В конце 90-х годов прошлого века телевидение нам каждый день показывало русских рабов, сидящих на цепи в чеченских подвалах. Но население российское это почти не волновало, оно тут же переключало телеящик на американский боевик, на футбол или на «Поле чудес». Всем казалось, что домашняя скорлупа убережет от ненужных душевных переживаний. Но оказалось, что скорлупа эта – ничто перед силой гексогена. Равнодушие далеко не для всех оказалось спасительным…

 

* * *

Либеральная пресса из года в год обзывала баркашовцев, лимоновцев и скинхедов «русскими фашистами». Но, собственно, что фашистского они сделали? Зарезали кого, изнасиловали, довели до самоубийства, заморили голодом? Например, Чубайс, Гайдар и Кириенко каждый в отдельности всю страну нещадно ограбили и довели народ до вымирания. И ничего, никто из либералов фашистами их не называет.

 

     * * *

Российское население, как это ни странно звучит, антинародно. (Я резко различаю эти два понятия: народ и население.) Оно всегда (скорее всего из трусости) голосует за власть, какой бы эта власть ни была.

 

* * *

Всё, чем владеет человек, на самом деле человеку не принадлежит. Человек смертен.

 

* * *

Так называемым «диссидентам» в 70-е годы было намного легче, нежели теперь нам. У них была моральная и материальная поддержка Запада, радиоголоса, им было куда уезжать. У нас же нет ничего, нам неоткуда ждать помощи и негде скрываться.

 

     * * *

Истину нельзя получить со стороны, ее нужно найти внутри себя.

 

* * *

Над Москвой – в центре русской столицы – в 2001 году над синагогой поднята шестиконечная звезда. На этой церемонии присутствовал мэр Лужков. Данный факт означает, что отныне Москва официально стала еще одним форпостом сионизма. И не случайно здесь же, рядом со Старой площадью, была открыта еще одна еврейская «стена плача».

Простые русские люди, как это ни горько, не умеют понимать происходящее и не хотят задумываться о грядущем. В этом их слабость и в этом корень всех их бед.

 

* * *

Каждый день в России – жуткие катастрофы, диверсии, теракты, каждый день гибнут десятки, сотни, тысячи людей. Идет не просто война с Россией, идет прямое, откровенное уничтожение русского народа – под каждодневное, бесконечное веселье нерусских хохмачей на экранах телевизоров. Все больше веришь в то, что они – не люди.

 

* * *

Добродетель в страдании – источник гения и его первый признак.

 

* * *

Нас заставляют приспособиться к жизни во тьме.

 

* * *

Если раньше для всех народов национальной трагедией было поражение в войне, то теперь для большинства стран мира национальной трагедией становится проигрыш в игре под названием «футбол». Весь мир теперь завороженно смотрит, как 22 высокооплачиваемых здоровяка пытаются загнать мяч в сетку ворот. И на это тратятся баснословные деньги – на то, чтобы загнать мяч в сетку ворот… Вот во что выродилась идея Бога о человечестве.

 

* * *

Поэт кончается тогда, когда заглушает в себе совесть.

 

* * *

Истинная поэзия – это соединение искреннего чувства, глубокого сознания, мастерской формы и Бога в душе. Большинству стихотворцев всегда чего-то из перечисленного не хватает.

 

* * *

Газета «Московский литератор» усилиями двух своих редакторов очень влюбилась в коммунистов. И это естественно. Не в русских же националистов ей влюбляться! Газета, словно опоздав на сто лет, анахронически зациклилась на красной идее. Трудно поверить в то, что данная «любовь» бескорыстна… И это после того, как российские коммунисты за последние 15 лет проиграли абсолютно всё и абсолютно везде провалились.

О демократах тут говорить больше ничего не хочу. О них и мною, и другими тоже сказано всё за те же последние 15 лет в сотнях статей и книг. В наше время среди демократов практически нет русских людей, сознающих себя русскими. И мы уже знаем, что внедряться в жизнь идея демократии всегда начинает с красной идеи.

Демократия – это власть демона, а вовсе не народа. То есть – власть дьявола. Как и демонстрация – это праздник демонов. Не случайно же первые демонстрации были приурочены к 1 мая – то есть к Вальпургиевой ночи, к торжеству бесов и ведьм. И не случайно красная идея называется красной. Основное условие внедрения ее в жизнь – кровопускание гоям.

 

* * *

Сначала нас заманили в западню под названием «перестройка». Это была спланированная акция по разрушению страны. И нам вдруг объявили, что мы проиграли «холодную войну». Теперь же оказалось, что все мы находимся в плену, и нам грозит полное уничтожение. А как заманчиво нас дурил Горбачев!

 

* * *

«Свобода творчества» – это «творчество», освобожденное от Творца. За свободу ратуют лишь духи тьмы. Они хотели свободы от Бога, и они ее получили. Те из людей, которые все время кричат о свободе и неких «свободах», – есть дети погибели, лишенные Святого Духа, а значит имеющие темную душу. Достоевский называл их бесами.

 

* * *

Критик О.Дорогань обнаружил-таки нравственный вывод, сделанный Ю.Кузнецовым из пересказанного повествования Евангелия. Вот он: «Царство небесное каждому в меру дано. В каждом из нас пребывает незримо оно». Ну что ж, если заезженная банальность становится для кого-то глубоким «нравственным выводом», да к тому же «звучащим в историческом контексте», это в принципе тоже неплохо. Но только «вывод» этот так и останется банальностью, открываемой разве что первоклашкам православных школ. Стоило ли писать несколько поэм ради такого вывода.

 

* * *

До 1981 года мне никак не удавалось опубликовать свои стихи в московском альманахе «День поэзии». Теперь-то – ясно почему. Уже тогда огромное значение в привлечении авторов для этого престижного издания имела клановость.

Ежегодно во главе «Дня поэзии» ставился новый главный редактор и назначалась новая редколлегия, которая и занималась отбором стихов. И вот в 1981 году главным редактором этого альманаха стал Анатолий Передреев, поэт, которого я очень ценил, но с которым не был знаком лично.

В то время я посещал литературное объединение «Красная Пресня», где руководителем был В.В.Кожинов, друг Передреева. Вадим Валерьянович надоумил меня позвонить от его имени домой Передрееву, договориться о встрече и подвезти ему свои стихи для альманаха. «И не забудьте захватить с собой бутылку портвейна, – предупредил Кожинов и тут же пояснил: – Но только выставите вино лишь когда он при вас прочтет и отберет стихи для публикации».

Я так и сделал. Позвонил Передрееву, представился, назвал имя Кожинова. «Приезжай», – недовольно буркнул он. Я купил портвейн и поехал в Текстильщики, где в то время жил Анатолий со своей женой-чеченкой Шемой и дочкой Леной. На мой звонок дверь открыла полноватая крашеная блондинка средних лет. Это и была его грозная супруга, как потом я узнаю, строго оберегавшая дом и мужа от поэтов-собутыльников. Она подозрительно осмотрела меня, потом махнула рукой в сторону прикрытой двери передреевского кабинета. Я вошел в кабинет. В глубоком кресле сидел поэт, бросивший на меня колючий взгляд суженных глаз. Лицо его было темно-серым и помятым. Он принял из моих рук подборку стихов и указал глазами на другое кресло. Я присел. Читал он долго, как мне показалось, минут пятнадцать-двадцать. «Ну вот, отобрал пять стихотворений», – тяжело вздохнув, заключил он. В его тусклых глазах мелькнула слабая надежда. «Спасибо, – сказал я и неуверенно добавил: – Анатолий Константинович, я вот тут… принес кое-что, если вы не возражаете…» Глаза поэта оживились. Я достал из портфеля бутылку портвейна. Передреев широко улыбнулся, встал с кресла, в глазах его появился голубой блеск, и он, предварительно обозвав меня идиотом, шепотом произнес запомнившуюся мне навсегда фразу: «Так с этого же надо было начинать!»

С того дня мы подружились.

Конечно, отобранные стихи потом Передреевым были потеряны вместе со стихами других поэтов. И мне пришлось привозить ему новую подборку. Но все же в 1981 году три моих стихотворения увидели свет в уникальном передреевском «Дне поэзии».

 

* * *

Когда мы познакомились с Татьяной Глушковой, она ввела меня в круг своих друзей. Среди них подвизался ныне забытый поэт Лев Смирнов. Через некоторое время Татьяна пожаловалась мне, что ее донимают каждодневные провокационные телефонные звонки, действующие ей на нервы и мешающие работать. Причем звонящие упорно повторяли одни и те же фразы: «Это квартира Юнны Мориц?» или «Позовите Юнну Мориц». Сомнений не было, телефонные провокаторы точно знали, что Ю.Мориц была непримиримым идеологическим врагом Т.Глушковой.

Я посоветовал ей обратиться с заявлением в местное отделение милиции, что она и сделала. Вскоре ее пригласил для беседы начальник отделения милиции, который сообщил ей, что хулиганские телефонные звонки исходили из квартиры Льва Смирнова. Татьяна была крайне поражена. Л.Смирнова вызвали на Секретариат Московской писательской организации и предупредили его об исключении из Союза писателей, если это будет продолжаться. Хулиганские звонки прекратились.

А Лев Смирнов оказался скрытым евреем.

 

* * *

В 1983 году, когда мы встретились с Татьяной Глушковой, она жила на окраине Москвы, на улице Лавочкина, в районе метро «Водный стадион». Занимала она маленькую однокомнатную квартиру на самом верху блочной девятиэтажки. Летом крыша девятиэтажки накалялась от солнца, и в квартире стояла жуткая жара.

С помощью Московской писательской организации и ее председателя Ф.Ф.Кузнецова Татьяна добилась получения ордера на другую квартиру – в писательском доме в Астраханском переулке. Она была очень этому рада и готовилась к переезду. Но вышла серьезная заминка. Дело было в том, что квартира в Астраханском переулке принадлежала поэту Владимиру Соколову, который, став лауреатом Гос. премии, должен был переехать в еще более престижный номенклатурный дом в Лаврушинском переулке, в центре Москвы. А переезжать он туда не спешил, потому что со своей женой Марианной затеял там какой-то баснословный ремонт. Но в квартиру Глушковой должен был въехать другой писатель, вообще не имевший в Москве жилья и обитавший у знакомых. У него тоже был ордер на руках, и он звонил Татьяне через день с требованием освободить помещение.

Прошел месяц, второй, а В.Соколов все не переезжал. Точнее говоря, не переезжали взрослые еврейские дети Марианны от первого брака, которые и обитали в этой самой соколовской квартире в Астраханском переулке. Сам же Соколов проживал в другой квартире, принадлежащей жене Марианне.

Татьяна оказалась между двух огней. С одного места ее гнали, а в другое не впускали. В конце концов терпение ее лопнуло, и мы с нею приехали домой к Соколову, пригласив с собой участкового инспектора. Только из-за присутствия участкового нам открыли дверь. Дальше прихожей нас не пустили. Милиционер попытался объяснить супругам, что по закону после получения ордера квартира должна быть освобождена в течение месяца. В.Соколов, насупившись, молчал. Но тут вперед выступила Марианна и, нецензурно выругавшись, заявила: «Как вы смеете нам указывать! Мы люди другого положения!» После чего воспрянул духом и сам Соколов: «А вы, – указал он на меня пальцем, – в Союз не вступите. Я вам обещаю». Он имел в виду мое вступление в Союз писателей СССР.

Татьяна ждала еще полмесяца. Наконец квартира Соколова была освобождена. Когда мы в нее вошли, то сразу увидели, что жить в ней нормальному человеку нельзя. Такой грязи, засаленности и насекомой живности я не встречал даже в тех общежитиях, через которые мне пришлось в своей жизни пройти. Полгода мы потратили на капитальный ремонт этой квартиры. Пришлось заменить в ней абсолютно всё. Зато потом, когда к Татьяне приходили многочисленные гости, все они удивлялись: как это нам удалось сделать такую уютную, красивую писательскую квартиру из той загаженной, кишащей тараканами еврейской халупы?

После ремонта мы пригласили священника отца Валериана, и он эту квартиру освятил. Вскоре отец Валериан меня крестил в своей церкви в поселке Отрадное недалеко от Москвы. Это было необыкновенно солнечным, морозным январским утром 1985 года.

А В.Соколов, между прочим, свое слово сдержал. Пройдя Бюро поэтов и Приемную комиссию, я был срезан на Секретариате Московской писательской организации: известный поэт резко выступил против моего приема в Союз писателей. Владимир Цыбин, выйдя с заседания Секретариата, которое проходило в ЦДЛ, подошел ко мне и сказал: «Терпи. Это плата за связь с Глушковой». Пришлось ждать еще целый год, прежде чем по апелляции я был принят на Секретариате российского Союза, где председательствовал Юрий Бондарев.

К сожалению, квартира Татьяны Глушковой в Астраханском переулке после ее смерти была кому-то продана.

 

* * *

У нас с Татьяной была своя тайна – озеро Белогуль. Мы с ней много путешествовали по России и Прибалтике, но такой сказочной природной красоты нигде не видели. Кого я ни спрашивал из своих знакомых, никто про это озеро даже не слышал.

Оно сияло под нами голубой гладью в глубокой впадине, окруженной древним сосновым лесом на Псковщине, в десяти километрах от Михайловского, в котором мы с Татьяной жили целых две недели ранней осенью 1985 года. Забыть это невозможно. Наверняка его видел Пушкин. Озеро Белогуль не раз упоминается в стихах Глушковой.

Мы обошли пешком все окрестности Михайловского, Тригорского, Петровского и Святых гор. Красота тех мест необыкновенна. Ее видели многие поэты. Но кто видел озеро Белогуль? Оно до сих пор стоит у меня перед глазами…

 

* * *

После опубликования в «Российском писателе» двух своих критических статей «Без Божества» и «Во имя Истины», посвященных творчеству поэта Юрия Кузнецова (еще при его жизни), я, с одной стороны, получил очень много солидарных, одобрительных откликов от самых разных писателей, но с другой стороны – встретил откровенную злобу отдельных литераторов, чуть ли не переходящую в ненависть. Они почему-то решили, что в русской критике все должны думать одинаково.

Каждый великий поэт в большой степени определяется лирикой. Но «лирика» Кузнецова мало сказать грубовата, холодновата и порой слишком вычурна и заумна, ей, по моему ощущению, не хватает традиционной исповедальности, глубокой простоты и проникновенности сердечного чувства. Этот поэт даже и в своей «лирике» стремился казаться «глобальным», словно переворачивал булыжники.

Многие обращали внимание на то, что стихи Кузнецова переполнены холодными головными сентенциями. Он зарифмовал уйму анекдотов, известных баек, легенд, вычитанных историй, пока наконец не добрался сначала до «Слова о Законе и Благодати» Иллариона, а потом – до Евангелия, которые тоже запечатлел в своем изложении. Наверное, он хотел испробовать в этом свои силы. Он искал, скорее всего, значительную тему, ему нужно было на что-то опереться, но в современной действительности такой содержательной опоры он не нашел. Поэтическая работа была проделана большая, но это был вторичный труд.

Ю.Кузнецов – э л и т а р н ы й поэт. В том смысле, что простому читателю он в основном непонятен. Его стихи чаще всего перегружены сложными символами, которые профессиональным критикам приходится всякий раз расшифровывать, интуитивно угадывать и доходчиво объяснять, чтобы стихи эти стали доступны неискушенному в литературе читателю. Кузнецов – это поэт для поэтов.

Элитарность и народность – извечная проблема литературы.

 

* * *

В.Бондаренко в который уж раз ни к селу ни к городу пытается хоть чем-то меня уязвить в печати после моих статей о последних поэмах Ю.Кузнецова. «Сколько бы В.Хатюшин ни ходил в церковь, он никогда не достигнет уровня Ю.Кузнецова», – опять повторил в своей газете неугомонный критик. Вот только при чем тут церковь? Можно подумать, что посещение церкви для Бондаренко является чем-то неприемлемым. Как будто сам он ходит в синагогу…

 

* * *

«Рай» у Кузнецова не получился. И он сам это понимал, судя по его собственным высказываниям, записанным друзьями. Его естественной темой был «Ад». Тут он купался как в своей стихии и был очень доволен своим «Сошествием в ад». В этой поэме Кузнецов выложился весь. Свой «Ад» он в и д е л во всех подробностях, но «Рай» ему не открылся. Это понятно даже по тому отрывку, что напечатан в «Нашем современнике» (2004. №11). С этим он и ушел от нас.

 

* * *

В сентябре 1985 года мы с Т.Глушковой побывали в Пскове. Нас там обещал встретить критик Валентин Курбатов, однако не встретил. Мы поселились в гостинице. Татьяна несколько раз звонила Курбатову домой, но телефон не отвечал. И мы целую неделю были предоставлены в Пскове самим себе. Гуляли по городу, по набережной реки Псковы, осматривали псковский кремль, древние полуразрушенные крепости, монастыри и храмы, съездили в Псково-Печерскую лавру. Потом ранним утром сели на речную «Ракету» и по Чудскому озеру приплыли в Эстонию, в город Тарту (бывший Юрьев). Надо сказать, что прибалтийские республики еще в советское время для нас, россиян, были как заграница. Мы бродили по узким, малолюдным, экзотическим улочкам Старого Тарту, заходили в магазины, заваленные импортными товарами, в маленькие уютные кафе, всё более ощущая себя в какой-то другой стране. По каменным ступеням мы спустились в глубокое подземелье бывшей крепости, где когда-то, в прошлые века, находился оружейный арсенал. Теперь там устроили еще одно кафе, вернее, бар, стены которого были выложены огромными голыми камнями, а над стойкой висело чучело совы с блестящими круглыми глазами и распахнутыми крыльями. Создавалась иллюзия, будто ты попал в средние века.

Надо напомнить, что с середины 1985 года уже началась горбачевская «борьба с пьянством», и по всей стране в кафе запрещалось продавать крепкие спиртные напитки. Но Эстония жила по своим законам. Барменша без лишних слов приносила нам за столик водку с соком столько, сколько мы заказывали, и при этом мило улыбалась. Когда мы вечером вышли наверх, то с башни ратуши раздавался бой старинных часов. Мы возвращались на «Ракете» в Псков, и у нас обоих было такое ощущение, словно мы побывали в сказке. Уже в Москве я написал стихотворение «Обещание», которое начинается со слов:

Всё, что есть, я поставлю на карту
и ничуть не раскаюсь потом, –
мы еще посетим в Старом Тарту
этот рай под совиным крылом…

Что же касается Валентина Курбатова, то не могу не сказать, что он просто испугался общения с Глушковой в своем родном городе, где в то время старался выглядеть в глазах местной интеллигенции этаким либерал-патриотом. В восьмидесятые годы сионизированная печать уже в избытке нацепляла на Глушкову свои излюбленные ярлыки – «ретроградка», «мракобеска», «антисемитка» и т.п. Одно дело вести с Татьяной личную переписку, где можно казаться очень смелым, бескомпромиссным товарищем и единомышленником, и совсем другое дело – общаться с «антисемиткой» открыто, на виду у всеведущей еврейской «общественности»… Вот Курбатов и спрятался от нас, когда мы проездом на неделю остановились в Пскове.

 

* * *

Не хочешь вертеться – умей жить.

Сколько бы волк ни смотрел в лес – его надо кормить.

Яблоня от яблока недалеко падает.

 

* * *

Огромное число людей, пишущих стихи, понятия не имеют о том, что такое поэзия.